Рекс Стаут - Смерть хлыща

Ее полное имя было Диана Кейдани. — Гостем Лили мог быть кто угодно — от знавшего лучшие дни философа до знаменитого композитора, сочиняющего музыку, которую я предпочел бы никогда не слышать. Сейчас гостей было трое, включая меня, — для Лили вполне обычно. Однажды вечером, вылавливая из верхнего пруда форель на ужин, мы с Лили обсуждали Диану. Я предположил, что ей двадцать два, а Лили набросила еще три года. Зимой она сделала себе имя, участвуя в бродвейском спектакле «Не со мной», который, по-моему, вполне мог бы идти под музыку вышеупомянутого знаменитого композитора. Лили вложила кое-какие средства в постановку и пригласила Диану в Монтану из чистого любопытства. Мне сперва показалось, что провести целый месяц в компании вопросительного знака — затея довольно рискованная, но в итоге все оказалось не так уж плохо. Правда, Диана порой бывала чересчур назойлива, оттачивая свое умение соблазнять любую подвернувшуюся поблизости особь мужского пола. А подворачивались, ясное дело, только мы с Уэйдом Уорти.

Когда я вошел в гостиную, чтобы пройти в свою комнату. Уэйд Уорти сидел за столом в углу и барабанил на «Ундервуде». Уорти, как вы догадались, был еще одним гостем, причем особенным. Он работал. Лили в течение двух лет собирала всевозможные материалы о своем отце, и когда их набралось примерно с полтонны, принялась искать добровольца, готового написать книгу. Надеясь на помощь друга — редактора «Парфенон-пресс», она рассчитывала, что работа должна занять какую-то неделю. В итоге же на нее ушло почти три месяца. Из первых двадцати двух профессиональных литераторов, к которым Лили обратилась, трое писали собственные книги, четверо продумывали очередные шедевры, двое лежали в больнице, один помешался на вьетнамской теме и не соглашался обсуждать ничего другого, один баловался с ЛСД, двое были республиканцами и наотрез отказались увековечивать память известного деятеля из Таммани-Холла [1] Таммани-Холл — штаб-квартира демократической партии в Нью-Йорке. . нажившего несметное состояние на прокладке канализации и асфальтировании магистралей, один попросил год на обдумывание, трое просто отказались без особых причин, один предложил написать роман, а еще один был беспросыпно пьян.

Наконец в мае Лили и редактору удалось заловить Уэйда Уорти. Судя по словам редактора, еще три года назад имени Уорти никто не знал, потом же свет увидела созданная его пером биография Эббота Лоренса Лоуэлла, имевшая, правда, ограниченный успех. Зато вторая его книга, «Ум и сердце», биография Хейвуда Брауна, едва не попала в списки бестселлеров. Щедрый аванс, предложенный Лили, соблазнил Уорти, одновременно вызвав негодование редактора, и вот, в солнечный августовский день Уэйд Уорти сидел в углу гостиной за столом, создавая третье бессмертное произведение. Название захватывало — «Полосы тигра: жизнь и деятельность Джеймса Гилмора Роуэна». Лили надеялась продать столько экземпляров, сколько бычков за все время носило клеймо «Бар Джей-Эр». Джей-Эр — это Джеймс Роуэн.

У себя в комнате я вытряхнул пакет, подпоясался ремнем, отнес зубную пасту в ванную, рассовал блокнот и лупу по карманам, взял в руки оставшиеся предметы и вышел в гостиную. Передал ленту для «Ундервуда» Уорти и протопал на террасу, где Лили щебетала с Дианой Кейдани. Я уведомил Лили, что возьму машину, поскольку собираюсь в Лейм-Хорс, а она попросила не опаздывать к ужину. Я завел фургончик, выехал на дорогу, повернул налево, потом еще раз налево, пересек мост через Берри-Крик, проехал через распахнутые ворота, которые обычно бывали закрыты, миновал ряды коралей, загонов и общежитие для наемных работников и остановился на краю пыльной площадки с растущим посередине деревом, напротив дома Харвея Грива.

Я мог бы вам много порассказать про ранчо «Бар Джей-Эр» — сколько в нем акров, каково поголовье скота, про попытки выращивания кормовой люцерны, возню с изгородями, путаницу с учетом и про другие не менее интересные вам факты, но это не имеет отношения ни к убитому хлыщу, ни к живому Харвею Гриву. Ни малейшего. А вот девушка, появившаяся за стеклянной дверью, когда я вышел из фургончика, — имела, причем самое непосредственное. Она открыла передо мной дверь, и я вошел в дом.

Мне никогда не приходилось встречать девятнадцатилетнего юношу, производившего впечатление, что он может знать что-то, недоступное для моего понимания, а вот трех таких девушек я на своем веку повидал; одной из них была Альма Грив. Не пытайте меня, в чем заключалась ее тайна — в глубоко посаженных карих глазах, которые никогда широко не раскрывались, или в изгибе губ, казалось, вот-вот готовых улыбнуться, но никогда не улыбавшихся, — я не знаю. Пару лет назад я поведал об этом Лили, на что она сказала: