Куинн Фосетт - Новые приключения Майкрофта Холмса

Я последовал приказу. Сырой ветер пронизывал меня насквозь, и мне очень не хватало плаща.

– А как же Сид Гастингс? – спросил я на ходу.

– Надеюсь, с ним ничего не случилось, – ответил Холмс.

Мы добрались до входа в пивную и перешли на другую сторону улицы. Тут было людно, но все же не настолько, чтобы мы не могли двигаться довольно бодро.

– Немного позже остановим кэб. Не нужно, чтобы нас запомнили и связали с погибшим.

Я вспомнил о мертвеце, и в животе у меня екнуло.

– Что же с ним станется? – спросил я с гораздо большим напором, чем собирался.

– О чем это вы, Гатри? – сказал Холмс, прибавляя шагу. – Немцы куда выше оценят наше желание встретиться с ними, – неудачно пошутил он. – Хотя мы с вами все равно ничего им не расскажем.

– Да уж конечно, – согласился я, однако упрямо возвратился к прежней теме: – Вы знаете, кто застрелил того человека в кэбе?

– Разумеется, знаю, мой мальчик, – ответил Холмс, будто это было совершенно очевидно. – И вы тоже должны знать.

Я сдвинул брови.

– Тьерс отсутствовал, – проговорил я, размышляя вслух, и вдруг потрясенно уставился на патрона: – Боже милосердный! Вы намекаете, что стрелял Саттон? Саттон?!

Холмс кивнул, ловко пробираясь сквозь стайку уличных мальчишек, чьи звонкие юные голоса вырывались из общего гула толпы.

– А кто же еще? – усмехнулся он, приметив мой испуг. – Он не такой рохля, как вам кажется.

– Нет, – сказал я, тоже ускоряя шаг, чтобы не отставать от Холмса. – Видимо, нет.

Врачи говорят, что курьер в тяжелом состоянии и причиной тому не только большая потеря крови, но и пережитое им потрясение. Рану обработают в надежде предотвратить заражение крови. Они утверждают, что все станет ясно в течение сорока восьми часов. Уотсон сказал, что смотрит на вещи не столь оптимистично. За годы военной службы он повидал много подобных ранений; его тревожит не столько сама рана, сколько озноб, на который жалуется курьер. Я внимательно выслушал его, поскольку безгранично доверяю мудрости армейских врачей.

Кроме того, я заглянул к старшему инспектору Александеру, который занимается правонарушениями на таможне, и рассказал ему о заявлениях м-ра Керема. Инспектор Александер пообещал тщательнейшим образом изучить этот вопрос. У него в уголовном мире есть полезные знакомые, которые готовы без зазрения совести предать своих товарищей, если это сулит им выгоду. Я попросил его держать нас в курсе событий и сообщать любые новости, даже если окажется, что подозрения м-ра Керема безосновательны.

Теперь собираюсь налить Саттону чего-нибудь успокоительного; он очень страдает оттого, что ему пришлось застрелить человека. Он спас М. Х. жизнь и не жалеет об этом, но это не избавляет его от мыслей о том, что кто-то другой пал от его руки. Он намерен ненадолго выбраться в клуб М. Х. и затем ехать на представление «Макбета», а для этого требуется держать себя в руках. Наверное, не следует удивляться, что этот поступок выбил его из колеи, ведь убивать человека всегда нелегко, особенно в первый раз. На сцене он сотни раз убивал и, если на то пошло, умирал сам, однако в реальной жизни все по-иному.

М. Х. и Г. сейчас, по-видимому, уже встречаются с немцами. Если все пройдет хорошо, я увижу их еще до восьми.

– Это большая честь для нас, – воскликнул немецкий господин с орденом на темно-синей ленте.

Это был еще крепкий мужчина за пятьдесят, с выцветшими светло-карими глазами и выгоревшими волосами, которые когда-то выглядели рыжевато-коричневыми, теперь же приобрели оттенок, называемый французами mauve [9]. Он произвел на меня впечатление, какое оставляет прекрасная, но потускневшая от времени картина. Даже его приветливые манеры казались лишь отголоском старосветской учтивости. Он встретил нас в библиотеке роскошного дома близ Беркли-сквер, служившего резиденцией немецкому промышленнику, который приютил барона у себя в Лондоне. Сам промышленник, по имени Дитрих Амзель, весьма кстати отсутствовал – уехал на деловую встречу в Антверпен.

Напыщенный дворецкий, задиравший нос так, будто учуял зловоние, препроводил нас в библиотеку. Он приказал старшей прислуге выстроиться вдоль коридора и кланяться либо приседать, когда мы проходили мимо. Холмс был немало смущен этим, явно мечтая на время стать невидимкой. Пока мы добирались до нужной комнаты, он изо всех сил старался скрыть раздражение.