Оливер Пётч - Дочь палача и дьявол из Бамберга

Растопленная печь согревала спину, и пот выступал на лбу. В углу трое пьяниц тянули старинный франконский мотив, и Георг заметил, что невольно подпевает. Ребенком он постоянно пил разбавленное пиво – оно считалось намного полезнее грязной воды, которую использовали только для мытья и стряпни. Но пиво, которое наливали здесь, было темным и крепким, очень крепким. Наконец-то Георг понял, почему люди постоянно набивались в трактиры: такой превосходный напиток нельзя пить в тишине и одиночестве, для этого необходимо общество! Выстукивая одной рукой в такт песне, Георг осушил кружку и кивнул дородной хозяйке. Та с улыбкой поставила перед ним новую.

– Ты же подмастерье палача, верно? – спросила она и подмигнула: – Не бойся, я никому не скажу. Я сразу тебя узнала, как только ты вошел. Ну и здоровый же ты…

Георг тупо ухмыльнулся. Ему хотелось ответить что-нибудь, но на ум ничего не пришло. Странно, совсем недавно трактирщица казалась ему старой и толстой, но после четвертой кружки она словно помолодела и стала вдруг весьма привлекательной. Наверное, она была ненамного старше Магдалены.

Магдалена… Дети…

Георг вздрогнул.

– Сколь… сколько времени? – спросил он осоловело. – Долго я тут сижу?

Хозяйка пожала плечами:

– Не знаю, часа два, наверное. – Она подмигнула ему: – Не бойся, мы еще не закрываемся, если ты об этом. По случаю приема у епископа все трактиры сегодня открыты допоздна. А с чего ты спрашиваешь?

Георг задумчиво уставился в темную пену свежего пива. В сознании вдруг всплыла какая-то мысль, лишь на мгновение, так что он не успел за нее ухватиться. Это было как-то связано с Иеремией и детьми. Но вспомнить удалось лишь о том, что, по словам Иеремии, он мог задержаться дольше двух часов.

Еще одну кружку. Она ведь уже стоит передо мной. Не выливать же…

Только теперь Георг заметил, что хозяйка по-прежнему стоит возле его стола. Он протянул ей несколько монет.

– Благодарю, – проговорил юноша, едва ворочая языком. – Но эта кружка последняя, мне и впрямь надо идти.

– Конечно. – Трактирщица усмехнулась: – Все так говорят.

Она со смехом удалилась, и Георг поднес кружку ко рту.

Потягивая темную жидкость, он пытался сообразить, что за мысль пронеслась у него в голове минуту назад. Вот она снова вспыхнула в сознании.

Иеремия… Дети… Меч…

Но пиво рассеивало воспоминания. Георг уронил голову на стол.

Вскоре он мирно посапывал в такт музыке.

– Должно быть, стена эта весьма благочестива, раз и не думает обороняться… – говорила в это время Барбара на сцене парадного зала. Остальную часть реплики заглушили аплодисменты и громкий смех.

Аплодисменты, как теплая волна, захлестывали ее и одновременно переполняли душу. Барбара театрально закатила глаза и отступила на шаг, уступая место другим артистам. Дрожь и судороги в животе, называемые артистами сценической лихорадкой, исчезли как по волшебству. Теперь Барбара чувствовала себя на седьмом небе. Она не играла принцессу Виоландру, она была ею! Переодевшись в роскошное платье, девушка словно оставила прошлую жизнь. Театр давал ей возможность стать кем угодно. Теперь не бесчестная дочь палача, а принцесса, королева или благородная девица, что дожидается возлюбленного… Столько ролей! И зрители ее полюбили, несомненно. Они смеялись над ее короткими репликами, а когда она грациозно выступала вперед, свистели и кричали. Это было превосходно!

Сэр Малькольм после некоторых раздумий дал ей больше текста, чем планировал вначале. Еще во время репетиции он заметил, что Барбара пользовалась повышенным вниманием мужской публики. Теперь, помимо принцессы, девушка играла принца и королеву. Простодушные ремесленники как раз ставили перед королевским двором драму «Пирам и Фисба», при этом один из артистов изображал стену, через которую Пирам разговаривал со своей возлюбленной. Возлюбленную играл один из мужчин с неестественно высоким голосом и наклеенными ресницами, что вызвало среди зрителей бурные аплодисменты.

– Ты хлипкая, никчемная стена! – воскликнул герой Пирам. – Ты лукава, коварна и легкомысленна!

Стена и герой неожиданно сцепились и принялись мутузить друг друга, что вызвало взрыв хохота у зрителей.

– Да, не хотелось бы мне быть стеной в этой пьесе, – продолжала Барбара по своему тексту, и люди хохотали, как последний раз в жизни.

Так как зал был погружен в темноту, девушка видела только первый ряд, где сидели высокие гости. Епископ Ринек вытирал слезы с глаз, и мужчина рядом с ним – вероятно, вюрцбургский епископ, – казалось, тоже был в полном восторге.