Оливер Пётч - Дочь палача и дьявол из Бамберга

– Наверное, прекраснейшая из собачьих пород, когда-либо созданных Богом. Сильные, отважные, с белоснежной шерстью, идеальные охотники, – Бартоломей глубоко вздохнул, голос у него стал куда мягче. – К сожалению, за последние столетия они практически вымерли. Остались только в испанских Пиренеях, да и тех совсем немного. Когда-то в древности аланы были бойцовыми собаками, и от них произошло большинство крупных пород. Доги, громадные молоссы, в том числе и мастифы, которых мы держим здесь для епископа… – Он показал в сторону загонов и гордо улыбнулся: – Но аланы самые крупные и сильные, величиной с теленка. Мне удалось вывести несколько особей…

Бартоломей с любовью посмотрел на сарай. Вместо рычания оттуда доносились визг и радостный лай. Похоже, собаки узнали голос хозяина.

– Брут, Демиан и Цербер. Вот моя настоящая гордость.

– Ты говорил, что в сарае их двое, – заметил Якоб. – Где же третий? Отвечай!

Бартоломей помедлил с ответом. Но потом лишь махнул рукой:

– Черт с ним, все равно ты рано или поздно узнал бы. Да третий сбежал. Бедняга Брут, самый крупный из них. Алоизий оставил дверь приоткрытой, когда кормил их, и глупая псина умчалась сквозь заросли.

Якоб вспомнил, как несколько дней назад увидел в лесу что-то большое и белое, вспомнил зловещий рык… По спине у него побежали мурашки.

– Хочешь сказать, по лесу шатается такая вот зверюга и рвет животных и людей только потому, что мой младший братец заделался собаководом? – спросил он, стараясь сохранять спокойствие.

Бартоломей закатил глаза:

– Я знаю, что ты имеешь в виду. Что Брут и есть тот оборотень. Многие так и решили бы, если б узнали о нем. Поэтому я держу это в тайне и разыскиваю его сам, с Алоизием. Мы уж и у реки искали, у старого охотничьего дома. В каждую нору заглянули. Должен же он где-то быть! Верно, Алоизий? Мы разыщем его. Если не сегодня, так завтра уж точно!

Он повернулся к своему помощнику. Алоизий, покорно кивнув, подошел ближе, по-прежнему кривясь от боли и потирая промежность.

– Поверь мне, Якоб, – чуть не с мольбой в голосе продолжал Бартоломей, – Брут не имеет никакого отношения к этим жутким историям! Да, может, он и задрал кое-кого из зверей и представляет опасность для одиноких путников. Но подумай же! Некоторые из жертв совершенно точно были убиты в городе, там же нашли их конечности. Брут просто не мог этого сделать! Как бы он попал в город? Кроме того, он сбежал всего неделю назад, а эти убийства начались гораздо раньше. Он где-то в лесу, поверь мне!

Якоб нерешительно кивнул. Похоже, Бартоломей говорил правду. Теперь становилось понятным, почему и он, и Алоизий старались не пускать его на задний двор. И почему Алоизий так подробно рассказывал о том, как трудно украсть собак епископа.

– Полагаю, его преосвященству о них ничего не известно? – спросил палач.

Бартоломей кивнул.

– Если бы Филипп Ринек узнал про них, то наверняка упрятал бы в свой зверинец к обезьянам, павлинам и попугаям. Епископ любит редких зверей. Но бедняги, скорее всего, умрут в этих жалких клетках. Я знаю, о чем говорю. Мне уже приходилось кормить там зверей и убирать за ними. От медведя там одно название осталось, а старый павиан с каждым годом все злее, потому что живет без сородичей…

Бартоломей поджал губы, в уголках глаз у него подозрительно заблестело. По всей видимости, животные в зверинце были ему столь же дороги, как и его жуткие псины. Куда дороже, чем все пропавшие люди. Якоб задумался, будет ли брат питать такую же любовь к Катарине или своим будущим детям, какую питал к этим собачонкам.

– Почему ты отметил запись о снотворных в травнике Лоницера? – неожиданно спросил он.

Бартоломей взглянул на него в недоумении.

– Почему… – начал он, на секунду опешив. Потом рассмеялся и покачал головой: – Нет, Якоб. Только не говори, будто ты в самом деле считаешь, что это я усыпил и прикончил шлюху. Как ты себе это представляешь? Мы же вместе ее нашли. Я тебя умоляю!

– Может, и не ты ее прикончил, – возразил Якоб малость неуверенно. – Но это не значит, что ты не можешь пропитать губку снотворным. От шлюхи пахло беленой, а это зачастую дело рук палачей! Ты не хуже меня знаешь, что мы иногда используем ее, чтобы успокоить приговоренных в их последние минуты. Поэтому ответь, зачем ты подчеркнул запись?

– Господи, до чего же ты мнителен, Якоб! Я твой брат! Или забыл? – Бартоломей был вне себя. – Но ты всегда был таким! Или не ставил меня ни во что, или приписывал мне все грехи. А ты не думал, что я тоже мог заметить этот странный запах? Я не такой дурак, каким ты меня считаешь! У меня тоже появились кое-какие мысли. Поэтому я и подчеркнул запись. Но нет – ты тут же обвиняешь меня в убийстве! – Он с ненавистью взглянул на брата: – Ты и впрямь ничуть не изменился, Якоб. По-прежнему себе на уме, по-прежнему умнее всех. А на деле одно только хвастовство да пустые слова!