Елена Арсеньева: Компромат на Ватикан

– Катя, я вижу, ты уже все забыла. Ну-ка, дай мне руку. Остальные повторяют. Ча-ча раз, два, три! Встали на бедро, встали на бедро!

Сквозь всплески музыки доносился голос Майи, которая воодушевленно жаловалась новому знакомцу на безобразия, творимые администрацией Дома культуры:

– Опять нас выселяют на некоторое время! Все расписание изломается! Главное дело, я понимаю, было бы хоть серьезное искусство, а то, говорят, какая-то порнуха!

Сергей покосился в зеркало. Почему, интересно, Майя твердит, что с этим гелем на волосах вид у него как у голубого? Чушь. Отлично смотрятся волосы. Такие роковые кудри… И никакой он не голубой при этом, что характерно.

Из дневника Федора Ромадина, 1779 год

9 сентября, Берлин

Город прекрасен – вот первый по выезде из Петербурга, который мне понравился, а все прочие: Рига, Митава, Мемель – дрянь. Батюшкину просьбу побывать в театрах выполнить не смогу: время опер уже прошло, следовательно, и танцоров здешних не увижу.

Ходил по улицам, делая наброски. Женские лица также оставляют желать лучшего. Право, неужто лишь в России истинное средоточие женской красоты? Сальваторе Андреич, воспитатель мой и сопровождающий, уверяет, что дело именно так и обстоит… за исключением, разумеется, Италии.

5 ноября, Париж

Едва с ума не сошел: вот я и в Париже! Что за многолюдство! Двадцать театров, и все полны. Все улицы, кофейные домы (кабаки по-нашему) полны. Гульбище! Куда ни обернешься, везде кишмя кишит народ. Что за великолепие в Пале-Руаяле: золото, серебро, жемчуг, моды! И все в прельстительном беспорядке. А Лувр, а колоннада оного! О Париж, ты удивителен!

Устресы сегодня поели. Здесь они по две копейки, если на наши деньги считать. Что за дешевизна! И на редкость сытная еда, хотя и употребил я не одну дюжину, как здесь принято, а самое мало две, чтобы расчухать полновкусие.

12 ноября

Вчера видел Вестриса-ломальщика [2]. Боже милосердный, можно ли так ослепить людей! Чистое шарлатанство. Сальваторе Андреич сперва глядел с молитвенным выражением, а потом вдруг изрек, что наш кучер Егорка не хуже способен сплясать.

Ужаснулся, обнаружив, что альбом мой не пополнился за эти дни ни единым рисунком. Все брожу, рот разинувши, да попусту глазею по сторонам.

Жареные каштаны мне не поглянулись. Спервоначалу налопался от пуза, эх, думаю, сласть какая! Теперь с души воротит, уж и глядеть на них не могу, а ими тут, как назло, на каждом углу торгуют. Стоит жаровня, подле мусью притулился, ворошит совочком на жаровне каштаны сии, а они уютненько так потрескивают от нестерпимого жара. Сие потрескивание да запах вкуснейший – вот и все, что есть проку от тех каштанов. Остальное же – тьфу.

13 ноября

Решил взяться за ум, точнее, за работу. Результат вышел самый неожиданный.

Подле Нотр-Дама, делая наброски этого удивительного строения (пуще всего заинтересовали меня жуткие рожи чудовищ на крыше, химерами называемых), обменялся несколькими словами с другим таким же рисовальщиком. Англичанин, только что из Рима, изрядно говорит по-французски, и ничего в нем не напоминало о баснословной чопорности англичан, какими их описывают. Ощущение, что милорд пребывал навеселе.

Признался, что этакое веселящее ощущение произвел на него именно Рим, в коем, несмотря на l’esprit mordide du Pape – мертвящий папский дух, ежели я верно перевел с французского, – бурлит истинная жизнь, ни с чем не сравнимая. Уверял, что даже папы не чужды этой жизни, и прямо тут же, на площади, поведал мне некие веселые истории, в достоверности коих я сильно сомневаюсь.

Уверял он, к примеру сказать, будто папа Иоанн XXIII был баснословным развратником и обесчестил чуть ли не две сотни жен и девиц разного звания, а также монахинями пользовался бессчетно. Папа Бонифаций VIII соблазнил двух своих племянниц. Папа Пий III являлся не только духовным отцом чуть ли не полдюжины сыновей и дочерей. На ночных балах, которые устраивал Александр VI, шагу негде было шагнуть от куртизанок, привносивших туда свои нравы. Юлий II страдал дурной болезнью…

А далее англичанин поведал мне басню не о ком-нибудь, а о папе-женщине! Вот уж позвольте вам не поверить, мистер. Это в вас небось дух протестантский, завсегда находящийся во вражде с католичеством, буяет! Однако сию историю в свой журналец все же заношу – ибо она курьезная до крайности.

Итак, некая немка Гильберта, переодевшись в мужское платье, умудрилась попасть в высшие католические чины и в конце концов дослужилась до папского звания. В те поры на римском престоле царила полная неразбериха. Пребывала немка в сем звании под именем папы Иоанна почти два с половиною года и все это время состояла в преступной связи с разными мужчинами. В конце концов сделался Иоанн, сиречь Иоанна сделалась брюхатая. Конечно, сие и в голову никому из ее окружения взбрести не могло – ну, потолстел папа, так ведь с кем не бывает? Однако во время большого молебствия произошли у злополучной Иоанны преждевременные роды, от коих она и померла вскорости. Конфуз, само собой, случился преогромнейший, и аглицкий знакомец мой уверял, хохоча, что с той поры в Ватикане все кандидаты в папы проходили предварительную проверку своего естества.