Ольга Михайлова - Плоскость морали

— Не говорил, — покачал головой Юлиан. — Я сказал, что первое убийство спровоцировало второе. Всё просто. Когда из вод Славянки выловили труп Анастасии Шевандиной, я ругался, вы перенервничали, Ростоцкому стало дурно, девицы испугались, Харитонов был ошеломлён и убит, но в одной из мужских голов труп на берегу породил весьма подлые мысли, что свидетельствует, кстати, о том, что не мы с вами одни мерзавцы и градации подлости весьма многообразны. Так вот, в голову его закралась мысль, что недурно воспользоваться этой смертью, чтобы наладить свои дела. Проще сказать, подлец решил сыграть маньяка, рассчитывая, что второе убийство повесят на того, кто совершил первое. Убить же ему было необходимо именно Елену Климентьеву, наследницу двухсоттысячного состояния. В случае её смерти до совершеннолетия наследником становился именно он.

— Деветилевич!

— Верно. Он понял, что Елена никогда не выйдет за него замуж. Между тем видел её влюблённость в меня, подмечал и ваши очарованные взгляды в её сторону. Я уточнил у Белецкого, до совершеннолетия ей оставалось только три недели. Естественно, когда кузен пригласил её прогуляться по парку, Елена ничего не заподозрила. Он же привёл её на мост нашего пруда и быстро затянул шарф у неё на шее. Всё, что оставалось, столкнуть тело вниз. Дальше — он чувствовал себя в полной безопасности, полагая, что убийство спишут на того, кто убил Шевандину.

— Подлец, — зарычал Дибич, — какой подлец… Аристарх… Он не убежит?

— Нет, за ним следят.

Дибич, почувствовав, что ноги совсем не держат, опустился на лавку. Чудовищное открытие лишило его последних сил. Нальянов же и вовсе поразил его. Он сказал Вельчевскому, что в конце недели уедет в Петербург, а пока направился с Валерианом на рыбалку. Дибич проводил обоих недоумевающим взглядом, потом махнул рукой и побрёл к чалокаевскому дому.

Аресты наделали в Павловске и Петербурге много шума. Нальяновы совсем не желали, чтобы их имена мелькали в деле, и честь раскрытия преступления досталась Вениамину Вельчевскому. Белецкая, до того проклинавшая любовь племянницы к ненавистному Нальянову, узнав об аресте своего племянника, упала в обморок, Белецкому тоже стало дурно. Несколько дней Надежда Андреевна провела в чалокаевской летней резиденции: врачи запретили ей вставать с постели. Лидия Чалокаева, надо заметить, проявила к несчастной истинно христианское сострадание, ревностно заботясь о ней.

При аресте Аристарха оторопел даже Левашов: Павлуше и в голову не приходило, на что мог решиться его дружок. Арест Сергея Осоргина тоже поразил всех, впрочем, куда меньше, чем арест Аристарха, однако взятие его под стражу мало что изменило в планах семейства: Елизавета всё равно не отказалась выйти замуж за брата убийцы своей сестры. При этом во время следствия выплыло то дурацкое обстоятельство, которое было подмечено во время следствия братьями Нальяновыми и обозначено ими как «отчаяние». Оказалось, что в печерниковском притоне Сергею не посчастливилось: он по неосторожности подхватил заразу. Отчаяние от необходимости идти на смерть усугубилось отчаянием дурной болезни и, как выразился после Юлиан, отшибло у бедняги последние мозги, и именно отсюда следовала сумбурная глупость его поступка.

Что касается Дибича, то он сразу после ареста Осоргина и Деветилевича уехал. Сначала в Петербург, потом, как говорили, в Париж. Через несколько дней чалокаевская резиденция опустела, увезли Белецкую, с ней в город возвратилась и Лидия Чалокаева. В доме оставались только братья Нальяновы, помахавшие вслед тёткиным рысакам. Потом Валериан с задумчивым видом отошёл от окна. Юлиан бросил исподлобья быстрый взгляд на брата.

— Что с тобой, мальчик мой?

— Знаешь, я подумал, что ты в чём-то и прав, — Валериан поёжился, словно его морозило. — Полтора десятка человек… Обычная толпа любого дома. Эмансипированные нигилистки, проповедующие свободу нравов, но с готовностью поливающие грязью особу, пойманную ими на этой самой свободе. Революционер-сифилитик с уголовными замашками, его братец, с революционными убеждениями и любовью к народу, ведущий под венец десять тысяч приданого, светские львы, чьи интересы не идут дальше денег и сплетен, и готовые при надобности денег до зарезу — бездумно зарезать. Сестры, не могущие, прожив вместе под одной крышей двадцать лет, сказать о своей сестре ничего, кроме того, что она любила курагу, и проповедники нового устройства мира, не умеющие устроить на носу свои собственные на носу и научиться тщательно застёгивать ширинки на штанах. И наконец, поэт, элита нации, хладнокровно заманивающий к себе на ночь девицу, прикрываясь именем соперника…