Ольга Михайлова: Плоскость морали

— О Семенове? Или по делу Винера?

Валериан покачал головой.

— Нет, это по павловскому делу, помнишь?

— А… Осоргин и Девятилевич? Приговор вынесен?

— Нет ещё. Это о Дибиче. Помнишь его?

— А, мой дорогой Андрэ, — задумчиво кивнул Юлиан. — Он уехал в Париж, не прощаясь. Впрочем, я на него не в обиде. Что он мог бы сказать мне на прощание? Но прислал мне письмо. А что за новости-то?

— Тут в русской газете в Париже…

Лицо Юлиана чуть заметно напряглось.

— … Он пустил себе пулю в лоб.

Юлиан Нальянов тяжело вздохнул и сжал гриф гитары. Брови его сошлись на переносице. Он поднялся и взял у брата газету. В короткой заметке сообщалось, что сын известного дипломата покончил с собой выстрелом в висок. На столе осталось множество бумаг со стихами. Ни одно так и не было закончено. Записки, объясняющей его поступок, самоубийца не оставил.

— Значит, он всё-таки понял, — странным тоном проронил Юлиан.

— Что именно?

— Самоубийство — попытка через смерть изменить жизнь, значит, он понял, что в его жизни что-то было не так.

— А что он тебе написал?

Юлиан снова вздохнул, потянулся к блокноту и вынул из него свёрнутый пополам листок, заложенный между страниц.

— Вот оно.

— Неплохо, кстати, — оценил Валериан. — Тебе его не жаль?

— Жаль, — кивнул Юлиан. — В этом гадюшнике Андрэ был всё-таки лучшим. У него была душа и иногда она проступала. Ему не хватало Бога, но Бог не находит тех, кто не ищет Его, а он искал идолов и потому был бесплоден. Он говорил, что не может закончить ни одного стиха. Но это стихотворение вполне закончено. Стало быть, кое-что из задуманного у него получилось.

Валериан поднял глаза на брата.

— Это самая безжалостная эпитафия из всех, какие я только слышал, Жюль.

— Я говорил ему, что сентиментальность — не преимущество, а слабость сердца — не достоинство. — Он опустил голову и задумался. Потом проронил. — Боже, я же обещал монаху…А Христос простит его? — повернулся он к брату.

— Нет. — Валериан метнул в него быстрый взгляд. — Самоубийца проклят.

Юлиан усмехнулся.

— Агафангел сказал, что моя человечность спасётся Духом Божьим. Я обещал ему помнить о Христе во все дни жизни моей. Как говорят католики, «подражать Христу». Но если Господь не простит моего дорогого Андрэ, то нужно ли мне быть милосерднее Господа? — Юлиан уставился в потолок. — Надо же, а я ведь почти простил и даже пожалел нашего поэта. Обычно я грешил излишней жестокостью, теперь же впал в преступное милосердие. — Он помолчал с минуту, потом задумчиво проронил. — Нет, я снова не прав. Выразить о нём сожаление — не будет грехом. Как ты думаешь, Валье?

Любовь есть цветок на краю бездны (фр.)

Славянская душа (фр.)

Я нарядился клошаром, выследил его ночью у дома его любовницы, оглушил тростью и спустил в канализационный люк возле отеля Клиссон. Счёт закрыт (фр.)

Я не ухаживал за ней, но она приняла мои ухаживания (фр.)

Давайте оставим красивых женщин людям без воображения (фр.)

Я предпочитаю умереть от твоих рук, чем жить без тебя (фр.)

«Тот, кто не может сказать вам о своей любви при всех, готов сегодня ночью открыть вам тайну своего сердца. Поднимитесь через чёрный ход под ивой на второй этаж после полуночи. Мы будем одни. Ю.Н» (фр.)

Париж — лучший из городов, город мечты и любви (фр.)

Боль украшает только женское сердце (фр.)

Прелестная Офелия! О, нимфа! Грехи мои в молитвах помяни! (англ.)