Павел Девяшин - Соколиная охота

Фальк поймал себя на том, что ему, вслед за самим городом, даже начинает нравиться этакая провинциальная непосредственность. Софья Афанасьевна до смелости откровенна с братом и напрочь лишена чопорности столичных матрон, Холонев тот и вовсе, кажется, не считает нужным скрывать от кого бы то ни было свою неприязнь, ишь каким волком зыркает исподлобья.

Все здесь выходило каким-то двухцветным. Черным, точно антрацит, либо исключительно белоснежным. Без оттенков. Да и к чему, если хорошенько задуматься, вообще нужны оттенки? К сожалению, большой мир утратил этакую искренность. Совершенно безвозвратно. Кажется, доктор Нестеров рассуждал сегодня о чем-то в таком роде.

– Мы ждали вас неделю назад, – вместо приветствия произнес Дмитрий Афанасьевич, возвращая тем самым Ивана Карловича с небес на землю.

Сказанное прозвучало сурово и требовательно. От вкрадчивой искательности, сквозившей в пригласительном письме, не осталось ни единого следа. Покоробленный резкостью и не привыкший давать отчеты всякому встречному, штаб-ротмистр немедленно сдвинул брови и сверкнул глазами, однако вовремя спохватился. Полученное им приглашение, в сущности, представляло собой учтивую форму найма. Явившись сюда, Иван Карлович фактически принял деловое предложение. Не говоря уже о том, что к письму прилагалась немалая сумма аванса («…на удовлетворение всяческих дорожных нужд и сопутствующих трат»). Разумеется, князь вправе был напомнить об этом припозднившемуся учителю фехтования.

Молодой человек помедлил, гадая, не последует ли продолжения, и вежливо сказал:

– В пути возникли некоторые непредвиденные обстоятельства. Если ваше сиятельство сочтет необходимым вычесть из моего гонорара неустойку или же вовсе расторгнуть контракт – я готов соответствовать.

– Оставьте, фехтмейстер! Я не для того выписал вас из столицы, чтобы выслушивать дорожные байки и тем более вступать в конфронтацию, разбирая аспекты договорной юриспруденции, – голос Арсентьева хлестал словно плеть. – В одном только потрудитесь вы меня удостоверить, когда сможете приступить к занятиям?

– Mein Gott! (нем. «Мой Бог!»). Да хоть бы и завтра! – не задумываясь, выпалил Фальк.

«Ты приехал сюда работать», – напомнил он себе еще раз. – «Так и работай! Молча. Вот тебе, и обаятельная уездная непосредственность».

Скрепив себя этой мыслью, молодой человек вздохнул и со всем доступным ему смирением приготовился принять очередной вызов, однако помещик заговорил вдруг совершенно по-иному:

– Превосходно! Право, что же это мы вот так сразу и о делах. Простите великодушно, Иван Карлович, боюсь, я совершенно позабыл о долге гостеприимства. Вам бы сейчас недурственно подкрепиться и вздремнуть часок-другой, не так ли? – он повернулся к управляющему. – Володя, сделай милость, устрой все наилучшим образом.

– Всенепременно-с! – проворчал Холонев, тиская в руках видавшую виды фуражку, и легонько подтолкнул отставного штаб-ротмистра плечом, мол, что вы стоите как истукан?

Иван Карлович с улыбкой промолвил:

– Премного благодарен, ваше сиятельство! Следует признать, что проделанный путь и в самом деле был несколько утомителен. Я буду поистине счастлив, составить вам компанию за ужином.

– Вот и чудно! – откликнулся Арсентьев, демонстрируя радушие. – Стало быть, Иван Карлович, увидимся через час. Холонев, проводи нашего гостя. Честь имею!

– Честь имею, – эхом вторил ему Фальк и добавил, не отводя взгляда от Софьи Афанасьевны. – Мадемуазель!

В ответ девушка снова изобразила незамысловатый книксен и произнесла, обаятельно грассируя:

– À tout al'heure! (франц. «Увидимся позже!»)

Тихий голос ее был едва различим в покойном шелесте листьев сирени и пении незримого хора сверчков. На сей раз Иван Карлович не нашел в движении княжны ни малейшего изъяна и галантно поклонился, а потому не заметил, как шелохнулась за окном расписанная цветами пукетовая (устар. «букетовая, украшенная букетами») занавеска.

– Вот-с, пожалуй, и все наше невеликое «обчество», сударь мой Иван Карлович! При свете ясного солнышка разбредаемся по углам-закоулкам да вершим всякий свое. А чуть смеркается, летим, не жалея пестрых крыл, на огонек, что мотыльки на лампадку-с! – завершил доктор свою заковыристую речь, направленную на ознакомление новоприбывшего со всеми обитателями усадьбы, и придвинул к себе бутылку шампанского.

Фальк с любопытством разглядывал столовую и собравшихся в ней гостей. Он дежурно улыбался, вежливо раскланиваясь с каждым, кого представлял ему Нестеров.