Андрей Добров - Ужин мертвецов. Гиляровский и Тестов

Патрикеев помолчал. Потом кивнул:

— Что же, это правда. Правда, Гиляровский! Я купил два, потому что первый быстро заканчивался.

Он сунул руку в жилетный карман и вытащил из него точно такой же флакончик, что держал в правой руке.

— Вот! Пожалуйста!

Он быстро поднес флакон ко рту и нажал каучуковую грушу. Я дернулся удержать его, но не успел. В воздухе запахло мятой. Я застыл, наблюдая за лицом Патрикеева. А тот вдруг рассмеялся.

— Что? Думали, я сам себя отравлю? Гиляровский! Но вы же видите, что я прав, а вы нет! У меня действительно два флакона! Но я — не отравитель! Вы не там ищете!

Да… вранье мое оказалось правдой, но вот только…

— Что же, Матвей Петрович, — сказал я. — В этом флаконе действительно — мятная настойка. Но что насчет того, что вы вынули, как только я пришел? Что в нем? Можете ли вы и из него брызнуть себе в рот и доказать тем полную свою невиновность?

Патрикеев перестал смеяться.

— Вы серьезно? — спросил он.

— Совершенно.

Он поднес к лицу первый флакон.

— Что же, извольте, раз вы… Хорошо.

Он посмотрел на меня внимательно, а потом резко вытянул руку и нажал на грушу, целясь прямо мне в лицо. Хотя я был готов к чему-то подобному, но опоздал с реакцией — я зажал руками нос и рот, зажмурил глаза, молясь, чтобы капли яда не попали внутрь.

В следующую секунду сердце мое взорвалось в груди, и я потерял сознание.

Нет, я не умер. Я был совершенно уверен в этом. Я стоял посреди Миусского кладбища, у самой могилы Глаши Козорезовой, а сама она стояла рядом со мной, покрытая темной вуалью. Быстро темнело, вороны на ветвях беспокойно перебирали лапами и иногда сердито каркали.

— Вам страшно? — спросил я.

Она кивнула.

— Особенно по ночам, когда сторож закрывает ворота. Страшно и одиноко.

— Доктор сказал мне, что вам все равно оставалось недолго жить.

— Я знаю.

Я повернулся к Глаше и взял ее за холодную узкую руку.

— Почему вы не рассказали мне обо всем? Может, нашлось бы средство вас вылечить. И уж тем более оградить от Фомичева.

— Пустое, — сказала она. — Меня нельзя было вылечить. Да я и не хотела, Владимир Алексеевич. Но я рада, что познакомилась с Матвеем. Он был очень добр ко мне.

— Он убийца, — зло сказал я, не выпуская ее безвольной руки.

Глаша кивнула:

— Ну и что? Меня убил не он, а Александр Власыч. Вон он стоит.

Я посмотрел в сторону, куда она кивнула. Там, под деревом, почти сливаясь с ним, стояла фигура в сером пальто. Седые волосы падали ему на лицо.

— Фомичев! — крикнул я. — Уходи! Пошел прочь!

Я выпустил руку Глаши и нагнулся. Схватив ком кладбищенской земли, я запустил ею в Фомичева, но тот даже не пошевелился.

— Не надо, — тихо сказала девушка. — Яд, который Матвей брызнул вам в лицо, попал в кровь, и теперь вы умираете.

— Это — видение, — сказал я. — Сон или бред, да?

— Пока что — да, — ответил Чепурнин позади меня. — Но как только вы умрете, это видение станет для вас совершенной реальностью. Так что добро пожаловать, господин репортер!

Я оглянулся. Он стоял там и дымил сигарой. Дым был зеленого цвета, с искорками.

— Неплохо, да? — спросил он. — Не знаю, как это получается, но мне нравится.

Позади Чепурнина стояла еще одна фигура. Я не узнал лица этого бородатого полного мужчины, но потом понял, это — коннозаводчик Столяров.

— Не хватает только Мишеля, — сказал я.

— Да и черт с ним! — весело ответил Чепурнин. — Причем в самом прямом смысле этого слова!

Он вынул сигару изо рта и захохотал, причем рот его разевался все шире и шире, так что я вдруг увидел там маленькую голову Мишеля. Он смотрел на меня и силился что-то крикнуть, но я ничего не слышал из-за хохота Чепурнина.

— Перестаньте, — сказал я Чепурнину. — Я ничего из-за вас не слышу.

Он громко захлопнул рот и воткнул в него сигару.

— Скоро мы все соберемся здесь, — сказал он. — И вы, и Горн, и Патрикеев. Вот тогда я и посмеюсь на славу!

От этих слов мне стало страшно не по себе. Я повернулся к Глаше.

— Они мучают вас здесь?

— Не они, — сказала девушка. — Черви.

И она медленно начала поднимать свою темную вуаль.

Я очнулся с диким криком, страшным сердцебиением и целым потоком холодного пота, который катился по моему лбу.

— А! — сказал знакомый мужской голос. — Вот и славно! Кризис прошел, так что теперь, Марья Ивановна, только хороший уход. И через дня четыре-пять он уже будет опять на ногах.

Я повернулся в сторону говорящего. Это был доктор Зиновьев.