Андрей Добров - Ужин мертвецов. Гиляровский и Тестов

— Не четвертого? — спросил Горн, щурясь.

Чепурнин мельком взглянул на портрет и уставился в стол.

— Три четверти пятого, точно, Владимир Алексеевич, — сказал Патрикеев. — Я до минуты знаю, когда стал счастлив. И до минуты, когда стал самым несчастным. Выпьем за то, чтобы никогда не знать срока своего горя.

— Дай мне бутылку, — сказал вдруг Горн.

— Зачем? — спросил Патрикеев.

— Ты наливаешь слишком помалу. Надо так. Давайте сюда рюмки!

Мы пододвинули ему свои рюмки, и он быстро налил их под самый обрез.

— Вот, — ухмыльнулся аптекарь. — Еще могу… А!

Но тут он так неудачно махнул бутылкой, что свалил все три рюмки на стол и арманьяк начал растекаться по скатерти.

— Парррдон! — смутился аптекарь и икнул. — Ну-ка, еще раз.

Он снова составил три рюмки.

— Брось, — сказал Чепурнин. — Давай лучше я!

— Нет! — ответил Горн и снова разлил арманьяк. — Увы, с этой бутылкой все.

Он бросил пустую бутылку под стол. Чепурнин взял свою рюмку и посмотрел ее на просвет:

— Поздно уже, Матюша, плакать. Черт с ними, с поминками. Поехали лучше в «Яр» или «Стрельну».

— Зачем? — хмуро спросил Патрикеев.

— Там — живые, — ответил Чепурнин.

Горн пододвинул ко мне рюмку, а другую взял себе.

— Выпьем на дорожку и поедем, — сказал Чепурнин, поправляя пенсне.

— Нет, — отрезал Патрикеев. — Вы, если хотите, езжайте, а я тут посижу — попрощаюсь.

Он кивнул в сторону портрета.

— И я не поеду, — сказал Горн. — Надоели вы мне. До смерти надоели. Выпью и — домой. А вы, Гиляровский?

— А я и пить не буду.

— Почему? — спросил аптекарь.

— Не хочу, — ответил я, отодвинул рюмку и скрестил руки на груди.

— Как хотите, — ответил Горн и поднес рюмку к губам.

В этот момент дверь распахнулась, и в зал ввалился Никифор Сергеевич Ветошников в сопровождении трех городовых в мокрых шинелях.

— Добрый вечер честной компании! — сказал он. — Прошу оставаться на своих местах. Здравствуйте, Владимир Алексеевич, не ожидал вас тут увидеть.

— В чем дело? — спросил Горн, расплескав от неожиданности содержимое рюмки себе на грудь.

— Господин Горн? Павел Иванович? — спросил Ветошников, обращаясь к нему:

— Да, — ответил Горн и икнул.

Ветошников вынул из кармана своего пальто сложенный листок бумаги и развернул его в воздухе.

— Вот предписание о вашем задержании. Пройдемте со мной. Если не подчинитесь… — Никифор Сергеевич кивнул в сторону городовых.

— За что? — пролепетал Горн.

Я взглянул на Патрикеева. Тот сидел, уставившись в пол.

— Вы задержаны по подозрению в двойном убийстве, — ответил Ветошников и торжествующе посмотрел на меня. Я встал:

— Никифор Сергеевич, позвольте…

Но договорить я не успел. Послышался грохот. Мы все обернулись в тот момент, когда Чепурнин начал падать, опрокидывая стулья и портрет Глаши Козорезовой. Я первым очутился возле него. Вспомнив, что делал Горн во время отравления Патрикеева, я крикнул, чтобы принесли воды. Чепурнин бился в конвульсиях, лицо его посинело. Рука судорожно сжимала золотое пенсне, ломая оправу.

Когда лакеи принесли воду, было уже поздно. Егор Львович Чепурнин умер.

— В тройном убийстве, — сказал Ветошников.

Проснулся я поздно. Чувствуя себя совершенно разбитым, я с трудом встал и дотащился до ванной комнаты, где занялся утренним туалетом. Из зеркала на меня таращился человек с круглой помятой рожей и всклокоченными, почти седыми волосами. Усы на его физиономии висели вниз клешнями дохлого краба.

Сев за стол, я выпил чашку чая и принялся за утренние газеты, ожидая, что мои коллеги уже успели опубликовать все подробности вчерашнего ареста. Я пролистал каждую газету до последней полосы, но так ничего и не нашел — ни одного упоминания. Странно! Значит, полиция решила не давать информацию в газеты? Но почему?

Я не боялся, что репортеры смогут отбить у меня хлеб — в конце концов, только я так долго и подробно работал по этой теме. И только у меня была вся информация по ней. Но вот так — вообще ни единой строчки в утренних газетах?

Надевая бушлат, я подумал, что Захар Борисович Архипов был прав, говоря, что посещение морга по утрам скоро войдет у меня в привычку! Потому что именно туда я и направился. Именно там были ответы на самые главные вопросы этого дела.

Подъезжая к зданию Тверской части, я увидел, как доктор Зиновьев выходит из дверей морга с зонтом в руке.

— Павел Семенович! — окликнул я его. — Вы уходите?