Андрей Добров - Ужин мертвецов. Гиляровский и Тестов

Толстый сыщик ухмыльнулся:

— А вы разве еще не поняли?

— У меня есть некоторые подозрения, — осторожно сказал я. — Но уверенности нет.

— Здесь все вполне ясно, — сказал Ветошников. — Я бы и сам произвел арест, но придется дождаться Захара Борисовича, ведь дело ведет все-таки он.

— Вы скажете имя? — спросил я.

— Вот арестуем, и узнаете, — подмигнул сыщик. — Не смею задерживать, Владимир Алексеевич!

Я сел в пролетку, сердясь на самого себя. Как так получилось, что этот прощелыга Ветошников уже знает имя убийцы, а я — все еще сомневаюсь, который из них?

Вечером я приехал к Купеческому клубу. Любители плотно поужинать уже давно разъехались по другим заведениям, в клубе остались только картежники, которые могли играть до утра, выплачивая эконому каждый час все более увеличивавшиеся штрафы за игру в неурочное время. Предупрежденный лакей провел меня в левое крыло второго этажа, где находилась малая гостиная. В ней устраивались приватные мероприятия для членов клуба, не требовавшие большого помещения. Здесь же вели переговоры по крупным сделкам и обмывали их.

Когда я вошел, Патрикеев уже сидел за столом. Он повернулся и предложил мне сесть рядом. Стол был сервирован на пятерых, причем один из кувертов помещался перед большой фотографией Глаши в простом казачьем платье.

— Пусть побудет тут вместе с нами, — сказал нежно Патрикеев. — Я пока не буду с вами разговаривать о том… помните на кладбище?

Я кивнул.

— Сейчас придут Паша и Егор. Потом. Все остальное — потом.

Он достал из жилетного кармана свой флакон с мятной настойкой, но не стал брызгать в рот, а задумчиво повертел в руках.

— Казалось бы, налей сюда яду, и я сам себя отравлю, даже не заметив, — сказал он, а потом все же нажал на крохотную каучуковую грушу. В воздухе повисло мятное облачко.

— Видите? Мята. Я бы даже не понял на вкус…

— Да, я тоже про это думал, — признался я. — Вы подозреваете Горна?

— А вы? — спросил Патрикеев.

— Я еще не решил. Насчет Горна… Он ведь алкоголик. У него сильно трясутся руки. Как он мог бы наливать яд?

— А! — скривился Патрикеев. — Тут как раз ничего особенного. Руки у него трясутся, когда он трезв. А когда выпьет… Вот обратите тогда внимание — трясутся или нет. Я, конечно, говорю про довольно короткий отрезок времени между второй и пятой рюмками…

За дверью послышался громкий голос Чепурнина:

— А вот и мы! Матвей! Ты здесь?

Дверь распахнулась — Чепурнин просто пнул ее ногой, так как в одной руке он держал бутылку шампанского, а второй поддерживал за талию Горна. Оба были совершенно пьяны. Пенсне криво сидело на носу Егора Львовича.

— Здорово! А кто тут у нас еще? Ба! Репортер! И ты тут? — весело закричал Чепурнин, выронил бутылку, тут же залившую его ботинки пеной.

— Вот черт!

Патрикеев поморщился:

— Где это вы так успели нарезаться?

— В… — Горн икнул, — в «Эрмитаже».

— Хороши поминки! — недовольно проворчал Патрикеев.

Чепурнин усадил Горна на стул, а сам пошел вокруг стола в сторону портрета Глаши.

— О! — воскликнул он, остановился, достал окурок сигары и долго прикуривал от спичек, которые не загорались, сколько он ими ни чиркал. — Спички у тебя все-таки дрянь, Матюша! Это ж твои!

Он кинул на стол коробок. Патрикеев не двинулся, а я взял спички и посмотрел на этикетку. Там было написано: «Фабрика М. П. Патрикеева».

— Правда, ваши.

Чепурнин вынул изо рта окурок и с досадой посмотрел на него. Потом нагнулся над портретом.

— Не трожь! — взревел Патрикеев.

Но Чепурнин его не слушал. Он поднес окурок к губам Глафиры.

— Ну, — сказал он насмешливо. — Ты ведь горячая штучка! Интересно, можно об тебя сигары прикуривать?

— Егор! — Матвей Петрович вскочил. — Стой! Зашибу!

— Дурак ты, — сказал Горн. — Никак не смирится. Да и я не смирюсь. Такая была…

Чепурнин подняв бровь, рассматривая Патрикеева, потом выпрямился и вытянул вперед руку с окурком:

— Матюша! Ты что? Я же шучу!

Он отошел от портрета и плюхнулся на стул.

— Я же от ревности, понимаешь? Мщу портрету за то, что оригинал выбрал тебя, а не меня. Или вот… его! — Он ткнул окурком в Горна, а потом громко хлопнул по столу и закричал: — Человек! Человек!

В двери показался официант.

— Огня мне принеси! — приказал Чепурнин.

Патрикеев медленно сел. Он был все еще взбешен, но постепенно отходил, краски возвращались на его лицо.

Снова вошел официант, который нес большую сигарную пепельницу и зажженную свечу. Поставив свечу перед Чепурниным, он спросил у Патрикеева: