Андрей Воронов-Оренбургский - Когда оживают легенды

Помнила она и первую ночь, когда их обнаженные, охваченные трепетом тела касались друг друга, помнила, как щекотал бизоний ворс их сырые спины, как горячо шептали их губы слова ласки и верности…

И ныне, исступленная болью от потери любимого мужа, она ничего не замечала вокруг, не слышала боя колотушки глашатая, гортанными выкриками созывающего народ к большой палатке Совета.

Но не только утрата мужа терзала душу Белого Крыла. Не менее горьким было и то, что теперь, когда его не стало рядом, она вдруг явственно ощутила себя чужой среди вахпекуто.

По воле Великого Духа, она, будучи совсем ребенком, была отбита военным отрядом санти у черноногих 24 , кочевавших от реки Джеймс, через страну ассинибойнов 25 на запад, в Монтану. С тех пор прошло двадцать зим; она почти полностью забыла язык пиеганов, но не смогла сродниться с заклятыми врагами своего народа. Да, она не помнила устоев родного племени, но в ее жилах текла кровь доблестных воинов пикуни, не привыкших показывать неприятелю спину.

Мрачная и подавленная, Крыло опустила голову на колени. Блестящий дождь черных волос коснулся бизоньих шкур. Горе и тоска, переполняющие ее душу, стали нестерпимыми, как кровоточащая рана. Она поняла, что не сможет больше жить с дакотами без любимого.

“Ты хочешь вернуться к черноногим?” – шепнул ей внутренний голос.– “Да… если не спасу мужа!” – мысленно ответила индианка.

Ресницы ее дрогнули. Она подняла глаза и посмотрела на высокое небо – туда, куда струился легкий дым очага, туда, где заплетались по священному кругу мироздания шестнадцать шестов типи; туда, куда не раз были устремлены их взгляды после ночных утех; туда, где блистали звезды, где открывалась Вечность.

Сквозь слезы в ее глазах засветилась радость. Нет! Она больше не станет терпеть вражду и напускное презрение ревнивых дакоток. “Я – свободна, я выбрала свою тропу!”

Еще не веря в счастье своего решения, она бросила взгляд в сторону Уанжилы и твердо сказала, точно отрезала:

– Крыло пойдет туда, где ее муж.

– Не смей, змея,– раздолось из-под медвежьей шкуры.– Кто будет заботиться обо мне, старухе? Я мать твоего мужа. Вахпекуты не позволят, чтобы пиеганская сука тявкала на мать вождя!

Лысая голова на морщинистой, как у черепахи, шее вынырнула из темноты. Глубоко утопленные глаза метали молнии. Плетка, просвистев у щеки Крыла, едва не рассекла ее в кровь.

Женщина пикуни стремительно поднялась на ноги. Стройная и гибкая, как ветка тиса, она стояла с мерцающим ножом мужа над перепуганной старухой и молчала.

Ханпа Уанжила, бледная как смерть, шарахнулась в сторону, зацепив шнурками стоптанных мокасинов уложенные стопкой у алтаря сухие бизоньи лепешки. Поначалу они вспыхнули голубым свечением, затем крепко взялись изголодавшимся огнем и бойко затрещали, выбрасывая вверх снопы алых искр. В типи стало светло и невыносимо жарко. Палатка превратилась в инипи 26 .

Старуха хищно ощерилась редким гнильем зубов. Вытянутые вперед венозные руки, похожие на корявые ветви, тряслись. В глазах застыли страх, ненависть и… зависть.

Она видела перед собой силу, молодость, красоту, волю. Полыхающий костер бросал причудливый скачущий узор из черных, золотых и рыжих пятен на медную кожу невестки; густые, искрящиеся в бликах огня волосы вороными струями падали на ее высокие плечи; зубы белели, словно сырой перламутр; занесенные над головой руки натягивали тугую грудь и вздергивали выпуклые темно-кофейные соски.

– Опомнись! Мой сын не простил бы тебе этого! – взмолилась Уанжила

Женщина пикуни брезгливо передернула плечами. Не проронив ни слова, она сунула клинок в ножны и принялась натягивать ноговицы.

В тио-типи Совета, который белым конусом, подобно снежной шапке, возвышался в центре стоящих по кругу палаток, плыл дым калюмета 27 . Здесь в несколько рядов восседали на шкурах лучшие из лучших племени санти. Это были красивые в своем мужестве и мудрые в своей старости люди. К каждому слову, которое здесь произносилось, отношение было особое. Люди, бравшие его, не раз водили военные отряды: орлиные уборы, бахрома из скальпов врагов на боевых рубахах и леггинах 28 были красноречивыми доказательствами их побед.

Священная трубка совершала пятый круг, торжественно переходя из рук в руки. Над седыми головами старейшин, великих вождей и воинов рассыпались взволнованные голоса, взрывались страстные речи.

Чубук из яшмы указал на небо, на землю, качнулся на север, юг, восток и запад, упреждая духов, что властвуют в тех пределах, в искренности сказанных слов. Тот, кто брал трубку, поступал так, как поступали тысячу лет назад его предки: держал ее курящейся чашкой вниз и болтать языком не торопился. Слово – не птица: вылетело – не поймаешь. Но не было единства в их сердцах, и сквозь напускное спокойствие медно-красных, с тяжелыми скулами лиц проступали страх перед будущим, вековая жажда мщения, надежда и отчаяние.