Александр Пензенский - Улыбки уличных Джоконд

Тот в ответ отрицательно замотал головой, показывая на уши – мол, не слышу ничего, махнул рукой в сторону небольшой черной дверки справа от буфета и, повернувшись к Маршалу спиной, направился в указанном направлении. Константин Павлович, усиленно работая локтями, как мог, поспешил за ним. За дверью оказалась крохотная подсобка, почти до потолка заставленная пивными бочками и ящиками с вином. На одной из бочек уже ждал буфетчик.

– Чего изволите, господин полицейский?

Маршал удивленно приподнял брови, но отпираться не стал – чего зря время терять?

– Как звать?

– Санька Груздь. Груздев.

– Ты вчера за буфетом служил?

– Я.

– Утром сидел тут один черноволосый, поправлялся перцовкой с рыжиками. Ушел потом с девицей.

– Был такой господин, – с готовностью подтвердил буфетчик.

– Кто таков и откуда? Знаешь?

Санька пожал плечами:

– Называется Николаем Егорычем, а где живет, не знаю.

– Здесь часто бывает?

– Да почитай каждый день. Да и ночь, – хихикнул он. – Обычно заявляется часам к одиннадцати, до трех гуляет, а потом утром в десять уже за стойкой сидит, врачует себя.

– Сегодня видел его?

– Ночами он на верхних этажах бывает, буфет-то у него что аптека, утреннее заведение.

Из-за двери раздался пьяный рев:

– Санька, песий сын! Вылазь из-под стойки!

Санька подскочил с бочки, зачастил:

– Прощенья просим, господин офицер, бежать надобно, вишь, ктой-то серчает. Запросто могут начать буфет крушить. Вы подымитесь наверх-то, любого официанта спросите, они укажут за полтинничек.

И выскользнул из каморки.

– Ну будет шуметь-то, уж и отойти по нужному делу нельзя, – услышал Константин Павлович его суровые увещевания.

На втором этаже он схватил за локоть первого официанта, пробегавшего мимо, блеснул серебряным полтинником с царским профилем и спустя всего пару минут уже наблюдал за дикими плясками бледного молодого человека с длинными черными волосами в довольно странном наряде: бордовом бархатном пиджаке поверх серебристого жилета и с пышным зеленым бантом вместо галстука. Время от времени он прерывался, подходил к столику, уставленному бутылками и тарелками, опрокидывал стопку чего-то мутного и высокоградусного, дико морщился и быстро-быстро щелкал пальцами, следом, ничтоже стесняясь, прямо щепотью щедро отправлял в рот квашеную капусту. На столе было полно и горячих закусок, но к ним гуляка почти не притрагивался. Выпив и закусив, он возвращался к пляске.

Наконец оркестр объявил перерыв, и танцор плюхнулся на стул. В зале погас свет, узкий желтый луч высветил малое пятно на сцене, выхватив из темноты тонкий силуэт в чем-то серебристо-струящемся, с откровенно и в то же время беззащитно обнаженными плечами. Воздушное создание трогательно обхватило себя руками за голые плечи и нараспев задекламировало неожиданно низким грудным голосом:

С минуту после окончания стихотворения в зале висела полная тишина, а потом ее раскололи на куски робкие хлопки, так и не перешедшие в овации. Снова зажгли свет. Константин Павлович очнулся, прищурился, ослепленный, а когда проморгался, с ужасом обнаружил, что официант убирает с интересовавшего его столика оставшуюся еду, а стул уже пуст. Чуть не расталкивая встречных гостей, Маршал слетел в буфет, с трудом протиснулся к выходу, но увы – на улице было полно народа, однако нужного человека он упустил. Снова ринулся в тесноту буфетной, уже не стесняясь, схватил за белую манишку Саньку и заорал тому прямо в ухо:

– Видел его?! Он выходил?!

Тот испуганно втянул голову в плечи, быстро ею закивал и для верности заорал в ответ:

– Минуты две как вышли, не больше!!!

Маршал выпустил напуганного буфетчика, со всей силы приложил кулаком по стойке. Санька поспешно отступил вглубь, тщательно расправил помятую накрахмаленную сорочку, обиженно наблюдая из-под насупленных бровей за муками сурового полицейского, но видя, что тот вовсе убит случившимся, опять махнул в сторону коморки.