Вячеслав Белоусов - Жил отважный генерал

– У нас, в столице, в своё время под Кремлём тоже лазали, – успокоил его Кравцов. – Тоже искали. Читали, наверное, про клады белых эмигрантов? Библиотеку Ивана Грозного до сих пор ищут. Сумасшедших и фанатиков хватает. У вас, Николай Петрович, чувствую, конкретная криминальная банда. Здесь не обошлось без организованной операции. Люди серьёзные рыскают под землёй старого города. Ищут большие деньги, вероятно, древние драгоценности. Подземелью и его тайникам следует уделить серьёзное внимание.

Игорушкин помрачнел, забарабанил пальцами по столу, задумался.

– А не оказать ли мне вам помощь, Николай Петрович? – улыбнулся ему Кравцов. – Вызову сюда своих орлов. Пока я здесь косточки грею, они в два счёта разберутся.

– Это чего же? – Игорушкин не знал, радоваться ему или горевать, взглянул растерянно на Колосухина, Ковшова, Шаламова. – Не доверяете, Борис Васильевич?

– Почему сразу? Доверяю – не доверяю. Помочь хочу.

– Справимся сами, Виктор Антонович? – поднял на ноги Колосухина прокурор области.

– Справимся, конечно, но помощь не помешает… – Колосухину давил шею воротник, опять пришлось гримасничать, опять крутить шеей, беда с этими новыми рубашками!

– Вот! – не дал заместителю договорить Игорушкин и метнул взор на Ковшова с Шаламовым.

– А вы?

– Нет сомнений!

– Конечно!

– Так что спасибо за помощь, Борис Васильевич! – приподнялся и поклонился прокурору республики Игорушкин. – Аппарат мой не нуждается в опеке.

– Ты уже и обиделся, – рассмеялся Кравцов.

– С экспертизой бы помогли? – вырвалось у Ковшова. – Спелеологов тоже бы…

Но Игорушкин грозно зыркнул на него, и Ковшов вовремя спохватился.

– О подземельях кремлёвских немного ведомо и мне, – вдруг подал голос архиепископ Иларион, когда тишина воцарилась над столом. – Если позволите, поделюсь своим мнением. Чую, сии знания способствовать будут установлению истины.

– Будем только благодарны, владыка, – кивнул Кравцов старцу. – Николай Петрович, а не угостишь-ка ты нас ещё чайком? Прекрасный чай у тебя готовят!

Вторые сутки, не переставая, сильные боли в ногах и пояснице не давали сомкнуть глаз. Мучаясь, Лавр, привыкший за долгую свою жизнь ко всякому, перепробовал все средства: пошли в ход испытанные примочки, припарки, мази и настойки внутрь. Ничего не помогало.

Скрутило так, что старец уже и стонать не мог. Лежал в углу, близ перекосившейся печурки, древней, как он сам, обшарпанной, со следами былой белизны на впавших боках. Бабка Илария пробовала закрыть его от людских глаз шторкой полотняной, уже и верёвочку наладила, натянула на гвоздях и уже намеревалась задёрнуть, но дед смекнул её уловки, в последний момент поднял глаза из-под лохматых бровей, затряс гневно бородой и заорал ещё сохранившимся хриплым, но грозным когда-то басом:

– Не замай, старая! На миру хочу быть! Мисюрь должен прийтить!

И добавил, переведя дух:

– Подохну, так на глазах!

– Сгинул твой Мисюрь, – злилась бабка Илария, отбегала от шторки, пугаясь Лавра. – Был бы где, давно прибежал. Я всех соседей оповестила. Опять, видать, в подземельях промышлят. Доползается. Доищет. Придавит, как жену его, Марийку!

– Уймись, злыдня! Чего несёшь?

– Непутёвые вы все! Ты сам руку там оставил! Марию подземелье сколечело до смерти! Мальчишки пропадают там день и ночь. Их сгубите!

– Бес попутал старую! – крестился Лавр.

– Чего ищете-то? Полоумные!

– Уймись, говорю, – без сил уронил старец голову на лежанку.

– Златку Донат таскает туда ж! Не дозволю, чтоб последняя радость моя…

Илария залилась слезами, не сдержавшись, убежала в свой угол, махнув на старца рукой и бормоча про себя ругательства. Лавр отворачивается к стенке, стонет. Нет на этих баб никакой управы! Говори им не говори, чтоб язык за зубами держали! А к старости Илария совсем ополоумела.

В доме пусто. На улице жаром убивает. Дверь Илария остерегается лишний раз открывать. Занавеску привесила какую-никакую, а спасает: от мух злющих, воздуха горячего, – старику и так дышать нечем от заразы какой. На Златку, дочку ненаглядную, хоть и приёмную (самой-то когда рожать было, да и врачи упреждали – помрёшь!), с утра покрикивала, если та зазевается у дверей, но Златке не терпится, не сидится, да и надоело слушать шум и гам стариков, унесли её молодые ножки невесть куда. Давно уж не видят её ни Лавр, ни Илария, скучают, заждавшись, а друг от друга скрывают. Девчушка, что стрекоза порхает, подлетит, помелькает ресничками длинными, как бабочка крылышками, коснётся пальчиками прохладными – и враз отлегло от сердца у Иларии и легчает деду, пуще лекаря боль унимают Лавру ладошки Златкины.