Елена Семёнова - Ели халву, да горько во рту

Я бросился на вошедшего Владимира с кулаками:

– Негодяй! Зачем ты убил её?!

– Ты убил. Или, если желаешь, мы…

Каким холодом обдали меня эти слова. Я убил! Мы убили! Действительно, мы…

– Ты хотел заполучить эту дикую лань. Я помог тебе. А ты… – я плохо расслышал ту брань, которую адресовал мне мой братец. Главное, что волновало его, это честь имени, которое могло быть опозорено. И он сделал всё, чтобы этого не произошло, сделав так, чтобы все подозрения пали на невинного…

Когда я немного протрезвел, мною овладел ужас от совершённого. Я решил пойти в полицию и во всём признаться, но прежде я зачем-то поехал к отцу и всё рассказал ему. Отец был в бешенстве. Узнав о моём решении, он влепил мне пощёчину:

– Идиот! Ты хочешь покрыть позором моё имя?! Навсегда опозорить всю нашу семью?! Я не позволю тебе этого! Лучше пусти себе пулю в лоб! Одним дураком будет меньше!

Я поднялся к себе, достал дуэльный пистолет, приставил дуло к виску… но выстрелить не смог. Я струсил. Я не застрелился и не сдался полиции. Я ушёл из полка, затворился в имении и стал топить свой кошмар в вине…

Отец послал в Москву Борю Каверзина, наказав ему сделать всё, чтобы ни одно подозрение не коснулось фамилии Олицких. Боря уже тогда был докой в таких делах! Он сделал всё, как должно, наша проклятая фамилия нигде не мелькнула, мы остались ни при чём, фамильная честь не пострадала. А за нас отправился на каторгу какой-то Фёдор Палицын…

Владимир отбыл в Европу, за ним последовал и отец с мачехой. «Поправлять здоровье»…

Этот кошмар преследует меня всю жизнь. Я знаю, что мне нет оправдания ни на этом свете, ни на том. Я убил двух человек. Даже, если не я зарезал несчастную девицу, то я был причиной её гибели. И из-за меня умер на каторге невиновный. А мне не хватило духу даже застрелиться. Я убийца, трус и ничтожество, и в этом каюсь, хотя не знаю нужно ли теперь кому-нибудь моё покаяние, кроме меня самого… Моё покаяние опоздало, я ничего не сделал для искупления своего преступления, и моя жизнь превратилась в кошмар… Каждую ночь она является мне и смотрит на меня. Я не вижу её лица, но знаю точно, что это она. И в аду, если он есть, она будет смотреть на меня… Вечно… Будет смотреть и никогда не скажет: «Отпущаются тебе грехи твоя!» О, сколько бы я отдал, чтобы услышать эти слова! Целую жизнь…»

Отец Андроник кончил читать, и по его иссохшему лицу, по глубоким бороздам морщин покатились слёзы. Он осенил себя крестом и прошептал, глядя замутнёнными влагой глазами в небо:

– Боже, упокой душу раба Твоего Антона, отпусти ему грехи его, как отпускаю ныне я!