Андрей Воронов-Оренбургский - Пиковая дама – червоный валет. Том второй

– А кто? – разочарованно протянул Гусарь, искренне сожалея, как быстро, на одном кругу, рушится загадочное предположение дворника.

– Да тихо ты, супонь, галчонок! Он, братцы мои, пострашнее будет…

От этого доверительного шепота у юнцов даже краска отошла от щек, глаза округлились, плечи напряглись.

– Мне думается, сударики, сей гусь из по-ли-ти-чец-ких … Оно как… но тсс-с! А теперича айдате, ехайте, куды ехали. Некогда мне с вами язык чесать. Работать нады, а не «ура» кричать. Бр-ры-сь!

Доводы Чих-Пыха насчет «грабителя» и «убийцы» друзья уже за воротами потешки подняли на смех.

– Надо больно благовоспитанному утонченному Сергею Борисовичу с кистенем стоять по ночам за сосной при дороге. Денег у него и так достаточно, – вслух рассуждал Кречетов. – Сухарь как-то в бытовке доложил с завистью Гвоздеву, дескать, как славно устроился господин Козаков, точно сыр в масле катается. Из Петербурга ему каждый месяц, помимо оклада, деньги приходят на счет… Стало быть, резать и стрелять благородных людей Пруссаку незачем, – резонно заключил Алексей. – Другое дело, если тут вправду пахнет политикой…

Но на этом поле ни Гусарь, ни Кречетов играть не могли. В политике они разбирались ничуть не лучше, чем свинья в апельсинах, а посему расследование их быстро, но закономерно зашло в тупик. Однако понимание своего бессилия не рассеяло их беспокойства, а напротив, еще более сгустило и без того туманную атмосферу загадки. Окончательное многоточие в этом деле поставил внезапный приезд в училище жандармского офицера пристава Голядкина.

В канун Благовещения ударил крепчайший мороз. В потешке много топили печи, когда в коридоре нежданно объявился жандарм. С заиндевевшими, мраморными от мороза усами, с алым башлыком на плечах, грозно звенькая шпорами и ножнами сабли, он без лишних слов проследовал в дирекцию. Рядом с ним, весь внимание и страх, чуть ли не бежал Гвоздь. Минутой ранее вышедший на свежий воздух перекурить, Петр Александрович Гвоздев мгновенно забыл о своей цели, когда увидел подъехавший к воротам черный казенный возок. То и дело оглаживая ладонью свою вспыхнувшую лысину, на которой снежинки таяли, как на раскаленной плите, он суетливо отворил перед офицером двери и без спросу вызвался проводить молчаливого стража закона.

В училище случился страшный переполох. Мастаки и наставники мелькали из класса в класс с бледными лицами, по лестницам и коридорам холодными сквозняками зазмеились зловещие шепотки:

– Как, вы еще не знаете?

– За Пруссаком приехали, братцы! Репетиции отменены!

– Вот тебе на-а… милостивый государь! В тихом омуте черти водятся. Кто б знал, кто б знал?…

– А он мне сразу не приглянулся, господа. Честное благородное слово! Этот вечный восторженный раёк воспитанников вокруг него… Нет, тут дело нечисто. И как не совестно позорить имя нашего училища!

– Это возмутительно, господа! Сие пятно на всю жизнь. Нам теперь по его милости не отмыться.

– Это дойдет до губернатора! Боже, какой скандал…

* * *

В тот день драматическое искусство было отменено, а класс заперт на ключ. «Словари» 1 1 «Словари» – одно из прозвищ воспитанников театрального училища, занимающихся в драматическом классе. радовались безделью, бегали из угла в угол, в булочную Лопаткина за пышками с сахарной пудрой – дюжина пятачок; много смеялись в своих дортуарах, но что-то смутное и тревожное было в сем смехе.

Чуть позже осколком эха долетела сплетня, что в доме господина Козакова был сделан форменный обыск. Сыскари перевернули все вверх дном в поисках какой-то запрещенной цензурой литературы, но ничего, кроме белья, посуды и безобидных книг, не нашли.

Именно это обстоятельство, что законники Голядкина не обнаружили никакой крамолы, кроме обычных домашних вещей, еще более пугало и беспокоило дирекцию потешки.

* * *

– Вот ежели б, судари, в его саквояжах отыскались, скажем, ружья, револьверы, пули… Грабленое добро, ну-с… на худой конец хотя бы кинжал с кровью тут было бы ясно: разбойник, насильник, и точка… А так – извиняйте… Не знаю, не знаю, – гудел в людской голос банщика.

– Ой, ёченьки, люди добрые, ей-Богу, странный он человек. Как будто из господ, а приглядеться-а… и близехонько не похож на своих… ни лицом, ни ухватками, – принимая все близко к сердцу, охала старшая прачка Агриппина Федотовна.

– Да будет тебе, Грапка, тень на плетень наводить! Нонче время такое… К каждому смертному заявиться могут с проверкой, дознаньем и обыском… Что вы, злыдни, ополчились на человека? Совесть-то у вас есть, православные, али она вам ни к чему? Знаю я Сергея Борисыча! – горячо вступился за опального педагога училищный фельдшер Теплов. – Истинно благородный, прекрасной души человек! Это ли беда? Вон мой братец пишет из Москвы, какие дела в столице случаются… Не приведи Господь! Есть черные силы, – понизив до шепота голос, с оглядкой молвил фельдшер, – на царя готовы руку поднять! Вот это палачи…