Андрей Воронов-Оренбургский - Пиковая дама – червоный валет. Том второй

Именно в это же время, с уходом маэстро, в судьбе Кречетова произошел крутой поворот. Пройдя за четыре года полный курс «тщательной дрессировки», став лучшим танцовщиком училища, уже немало блистая на сцене городского театра, Алексей тем не менее встал перед выбором: следовать ли напутствиям месье Дария либо решиться и все же перескочить на другую ступень, ведущую, по его разумению, к истинному призванию.

Между тем все обстоятельства складывались на руку Кречетову. Еще в 1829 году в северной столице было утверждено новое «Положение Петербургского Театрального училища». В сем документе основной целью ставилась подготовка не балетных, а драматических артистов. После размолвки маэстро с дирекцией оскорбленный в своих чувствах Соколов, недолго думая, решил следовать столичной директиве. У Алешки появилась нежданно-негаданно возможность покинуть балетный класс, учеба в котором без месье Дария утратила для Кречетова смысл, и заняться наконец тем, к чему так давно стремилась его душа.

Вокруг слышались возмущенные голоса мастаков и друзей:

– Опомнись, дурья твоя голова!

– Талант зарываешь!

– Господа, не болен ли часом Кречетов?

– Наша надежда, и что же?! Мальчишка! Вот, вот она, господа, черная неблагодарность!

Однако Алексей точно не слышал этих голосов. «Мир слова» очаровал его сразу, властно призвал к себе от прежнего безмолвного искусства, хотя и там он, Кречетов, мог быть первым.

По соседству с драматическим классом жили «делаши-краскотеры» – те же воспитанники училища, которым надлежало под бдительным оком первого театрального художника Журавлева обучиться декорационной живописи.

Эта удивительная атмосфера, пропитанная особым устойчивым запахом красок, желатина и лака, наполненная картонами, холстами, эскизами декораций и чертежами, очаровала жадного до всего нового Алексея и часто манила его в художественный цех.

Игорь Иванович Журавлев, сухой и высокий от природы, словно оправдывал и подтверждал свое прозвище «Журавель». Друзья-краскотеры хвастали Алешке, что их наставник учился в столице и был питомцем студии академика Антонио Каноппи – известного архитектора, живописца и скульптора. Там, в Петербурге, он в совершенстве постиг искусство создания декораций к балетным, драматическим и оперным спектаклям.

Сам же художник Каноппи, уроженец синеокой Италии, сказывали, прожил весьма бурную молодость: бился с гвардейцами Наполеона в горах за свободу своей любимой Отчизны, но позже вынужден был навсегда эмигрировать и принять русское подданство.

Как и его достославный учитель, Журавлев писал на саратовской сцене пасторальные сюжеты, сооружал декорации с колоннами и статуями, смело, в известных пределах провинциальной цензуры, решая проблемы композиции и перспективы.

Но более всего Алексей поглощен был тайнами и законами драматического мастерства. Многие часы теперь, вместе с воспитанниками драматического класса, проходили в тщательном копировании знаменитостей города, разыгрывались сцены из прежде виденных представлений и многое другое, что стоило, на взгляд подростков, подражания. При этом сходство с изображаемой личностью получалось замечательное, а «портрет» до слез смешной, потому как Кречетов, выделывая забавные ужимки и «кренделя», сам оставался нарочито серьезным. И право, когда он оказывался в кулисах учебного театра и брался подобным образом развлекать приятелей по ремеслу, то иные потешные, случалось, от «колик в животе» и смеха не имели мочи выйти на сцену.

– Ну, ты и пройда, Кречет!

– Ай да путаник, сукин сын!

– Умора, и только!

Алешка был счастлив до небес – сбывалась его мечта! Все здесь было для него живым, чувствующим и имеющим свою волю, смысл и предназначение. Прошло не более двух недель, как Кречетов вступил в полное соглашение с новым своим окружением, радовало и то, что он по-прежнему продолжал жить в старом корпусе в одном дортуаре вместе со своим закадычным другом-хохлом из Полтавы Сашкой Гусарем.

Сергей Борисович Козаков (по прозвищу «Пруссак» – за свои холеные черные усы и педантичные, как у немца, манеры) был новым педагогом Алексея. С болезненной ревностью относясь к прошлой специализации новенького воспитанника, он тем не менее сразу разглядел в Кречетове золотое зерно актерского дарования, хотя многое в юноше настораживало: откровенно худо поставленный голос и излишне рафинированный шаг, который с первого взгляда неумолимо выдавал в Алешке балетного.