Леонид Гиршович - Смерть выдает себя

— Да-да, он говорит о себе как об умирающем, и это не какая-нибудь метафора для пущей сопливости, а вполне конкретно: «последний выход».

— Да нет же, я не о том совсем. Здесь другое странно. Музыкант так никогда не скажет, сцена — это театральный термин, актерский. Музыкант, выступающий в концерте, сказал бы: за пять минут до моего выхода на эстраду.

— То есть, ты хочешь сказать, что письмо подложное?

— Это ясно, как простая гамма.

— В таком случае… цель у письма может быть только одна: выманить…(это слово и начальник и подчиненный произнесли хором, демонстрируя завидную слаженность в работе своих мыслительных механизмов). Да, — продолжал Петр Иваныч уже в единственном числе, — зачем? И главное, почему для этих целей избрали мою жену? — Гробокопатель молчал, предпочитая, чтобы в своих семейных делах разбирался сам Фыфкин. Но Петр Иваныч вновь вернулся к пункту первому: зачем?

— Людей выманивают из дому с намерением учинить над ними… нет, нет, нет, — опровергал Петр Иваныч Петра же Иваныча, — здесь другое. Людей выманивают также с тем, чтобы… внимание… учинить что-либо в их отсутствие. Моисей, я, кажется, что-то начинаю понимать. Едем!

— Куда, Петр Иваныч, куда вы хотите ехать?

— К твоему человеку, который расскажет мне как эта чертова скрипка устроена, ты же сам обещал.

— А-а, ну ладно, — без особого энтузиазма согласился Гробокопатель, которому стало обидно, что Фыфкин так невнимателен по отношению к нему, что даже позабыл выслушать его, Гробокопательский сюрприз. — Хорошо, только взгляните прежде на это. — Он достал газету, чье одно название уже напомнило Петру Иванычу о днях его удалого холостяцкого житья. Некогда газета эта, специализируясь на публиковании всевозможных сплетен и слухов, была едва ли не причиной всех городских скандалов — ее закрыли примерно за год до женитьбы Фыфкина, после того, как в ней появилось сообщение, что одна дама, перенесшая стригущий лишай, носит такой же парик, что и супруга губернатора.

— Ба, «Тамбовский Фигаро»! — воскликнул Петр Иваныч.

— Вот здесь, извольте прочесть, — Гробокопатель отчеркнул ногтем мизинца нужное место и, покуда Фыфкин пробегал глазами заметку, сам же вслух прочитал ее: «Нам пишут, что в Перми, в тысяче верст от родных палестин, двадцати пяти лет отроду скончалась Клавдия Олеговна Турчак, жена и в прошлом ученица нашего всемирно известного земляка, пианиста и композитора Турчака. Поскольку сам г. Турчак на похоронах не присутствовал, город наш был представлен г. Пешковичем, молодым, но уже хорошо зарекомендовавшим себя скрипачом, по удивительному совпадению также оказавшимся в этих краях. Расходы по погребению принял на себя брат покойной, д-р Мискин, постоянно проживающий в Перми и пользующий там обширную клиентуру. Наша газета выражает убеждение, что скорбь г. Турчака не останется неразделенной.» — В этом что-то есть, а? Трое в одной лодке, не считая собаки.

Так как лодка Джерома к тому времени уже достигла берегов России, Петр Иваныч понял шутку и, рассмеявшись, спросил: «А собака — это Загвоздкин? Да, Моисей, в этом что-то есть. Изучение скрипки временно откладывается. Едем к Мискину. Моисей, ты бы мог стать сыщиком века, если б не был идиотом.»

Столь своеобразная похвала, очевидно, пришлась Гробокопателю по вкусу. Во всяком случае, окрыленный успехом своих дневных и, надо думать, — принимая в расчет кипу макулатуры, в которой ему пришлось покопаться — ночных изысканий, он вдруг совершенно ошарашил Петра Иваныча тем, что догадался сличить поддельное письмо Пешковича с адресом, написанным рукой «собаки» Загвоздкина.

— Нет, вы видите, вы видите! Даже на четверть не надо быть графологом, чтобы признать полную их идентичность.

Фыфкин молчал, втайне кляня себя за недогадливость.

— Нет, все равно, — сказал он, после минутного колебания, — Загвоздкин не убежит. Федя при нем?

— Неотлучно.

— Не убежит, — повторил Фыфкин. — Прежде к Мискину.

С Мискиным у Фыфкина был разговор короткий. Показав редактору пожелтевший от времени номер «Тамбовского Фигаро», а также высказав свое мнение о причинах странной благотворительности «Стража» по отношению к Пешковичу (шантаж), Фыфкин попросил Савву Олегыча «рассказать все без утайки, поскольку дело принимает серьезный оборот.» — «Я ведь сразу догадался, что вы — врач», — самодовольно добавил он, наслаждаясь незавидным положением, в котором оказался «этот бреттер», — Петр Иваныч забыл, что не кто другой, как он был инициатором дуэли. Мискин, видя, что дело пахнет керосином и лучшее — это сдаться на милость победителя (и супруга «райского яблочка») — открыл тайну смерти своей сестры, а заодно и ту печальную роль, которую сыграли в ней Пешкович и он сам. Собственно, участие скрипача ограничивалось лишь двумя поступками, из коих ни один не подпадал под действие уложения о наказаниях: Турчак, урожденная Мискина, была им соблазнена и оплодотворена (было бы даже как-то нелепо разграничивать эти два деяния, если бы последнее — а никак не первое — не явилось причиной трагического исхода). Далее имели место — в хронологическом порядке: уход от мужа, отъезд в сопровождении Пешковича в Пермь к брату, настоятельные просьбы незадачливых любовников «сделать им аборт», наконец, удаление братом у сестры «запретного» плода и, как результат, смерть. «О, как я не хотел приниматься за это, но они умоляли меня, даже повели на спиритический сеанс, где дух нашей матери заклинал меня совершить это.»