Валерий Введенский - Напиши себе некролог

— Чувствуете запах?

— Рыбой пахнет…

— Значит, судаки уже на столе. И супруга моя меня ждет.

— Я по чрезвычайному делу…

— Оно точно, подождут. Завтра заходите. Завтра буду сидеть допоздна. Потому что по пятницам в пост даже рыбу вкушать нельзя. А сегодня прошу понять и простить.

— Приставом-то стать хотите? Мне только что сообщили, что сегодня ночью обнесут дом Тацки. У вас отличный шанс отличиться.

— Погодите, погодите, я вас что-то не пойму. Неужто сами не справитесь?

— Предводитель шайки грабителей — освед Крутилина. По сей причине Иван Дмитриевич закрывает глаза на все его шалости.

— А вы, значит, поперек начальника решились пойти. Почему?

— Жупиков, так зовут грабителя, оскорбил меня. Но из-за покровительства Крутилина ему и это сошло с рук.

— А я, было, решил, что на место Крутилина метите.

— Верно, но не теперь. Кто меня сейчас назначит? Молод еще… Кстати, запомните, что вовсе не я, а некий Артюшкин сообщил вам о готовящемся ограблении.

— Кто это?

— Швейцар в доме Тацки, — Яблочков достал из саквояжа два листка бумаги, исписанные круглым почерком Артюшкина. — Держите написанные им показания на ваше имя. Здесь очень подробный рассказ, как Жупиков принудил его участвовать в ограблении. Обратите внимание: дата на бумагах вчерашняя. Не забудьте зарегистрировать их в журнале и присвоить входящий.

— Сами при задержании присутствовать будете?

— Буду наблюдать издалека. Во-первых, Жупиковы знают меня в лицо…

— Их что — несколько?

— Отец и два сына.

— А во-вторых?

— Если Крутилин узнает про мою роль, в сыскной мне больше не служить.

Если бы подчасков расставлял Крутилин, Жупиковых бы задержали. Но Батьяков понадеялся, что преступники, услышав грозный крик «Полиция!», сразу сдадутся. Двух городовых поставил на третьем этаже, одного — на черной лестнице, сам с четвертым засел в швейцарской. План его был прост: когда Африкан Жупиков со старшим сыном будут спускаться с вещами, украденными из трех намеченных ими квартир, перегородить им дорогу сверху и снизу. И хотя Яблочков предупредил Батьякова, что младший сын Жупикова Софрон чрезвычайно нервный, пристав отнесся к его словам легкомысленно. А зря!

Африкан Семенович лишь усмехнулся, увидев Батьякова:

— Полиция! Руки вверх! — велел ему пристав.

— Да мы не грабители, ваше благородие! — сказал миролюбиво Жупиков, опуская сундук на ступеньки. — Вещи хозяйские перевозим на склад. Ошибочка у вас вышла.

— В участке разберемся. Поднять сундук. Шагом марш!

Артюшкин, вышедший за приставом из швейцарской, подошел к входной двери, раздвинул на ней шпингалеты, чтобы распахнуть обе части.

— А ты, мразь, еще попадешься, — прошипел ему Африкан Семенович.

— Добро пожаловать на каторгу, Иван Иванович, — громко и торжественно, словно на подмостках, произнес Артюшкин, раскрывая настежь двери.

Софрон, задававший лошадям корм, обернулся, увидел отца и брата в окружении городовых, выхватил револьвер (давно о нем мечтал, вот Африкан Семенович и подарил ему на именины) и выстрелил в Артюшкина:

— Получи, сволочь!

Потом навел на Батьякова, но тот успел выхватить свой «кольт» из кобуры. Второй раз Софрон нажать на курок не успел, упав замертво. А лошади, испугавшись выстрелов, рванули. Африкан со старшим сыном, бросив сундук, помчались за ними. Так полицейские и не узнали зачем. Может, скрыться пытались, а может, телегу с лошадками хотели догнать. Батьяков двумя меткими выстрелами уложил обоих.

Когда Артюшкин упал, Яблочков, наблюдавший с другой стороны Литейного проспекта, выскочил из экипажа и очертя голову побежал к другу. Про то, что и Софрон, и Батьяков могут его застрелить, в те секунды не думал, в несколько прыжков преодолев широкий проспект. Из живота Артюшкина хлестала кровь, но он улыбался:

— Столь оглушительными аплодисментами меня еще не награждали, — пошутил он. — Бах! Еще бах! И еще!

Арсений Иванович свистнул своему извозчику, тот развернулся и подъехал. Яблочков с одним из городовых подняли швейцара и погрузили в экипаж:

— В Мариинку! Гони со всей мочи! — велел вознице чиновник для поручений.

Уже через пять минут Артюшкин был в приемном покое Мариинской больницы, а через десять — на столе хирурга. Доктор вышел к Яблочкову через час, вытирая грязным полотенцем окровавленные руки, лицо его было грустным:

— Пулю-то я извлек, но вот кровотечение остановить не удалось. Вряд ли ваш друг доживет до утра.