Виктор Татаринов - Под ризой епископа

У первого большие карие глаза, нос с горбинкой, из-под бороды на щеке проступает грубо зарубцевавшийся синий шрам. Лицо широкое, плоское и вроде бы знакомое. Второй, откинув воротник тулупа, открыл узкоглазое, тусклое лицо; он нетерпеливо топтался на месте, нервно потеребливая жидкие, опущенные книзу калмыцкие усы.

— Куда путь держите? — Федор прикрыл всей пятерней висок, словно бы боясь упустить из памяти что-то чрезвычайно важное. Но это необходимое сейчас никак ему не давалось.

— Не нравится мне т-такой вопрос, — пробасил чернобородый. — Хороший хозяин за стол бы п-пригласил, а т-ты: куда? Неласково встречаешь. К тебе мы. Угощай!

— Можно и угостить, дело обыкновенное, да что-то не признаю я вас, не здешние, что ль?

— Гляди-ка, п-память, выходит, отшибло, бывший учитель, — наступал коренастый, смело проходя к столу. — А т-ты смотри-смотри, может, з-знакомые, а? Вспомни, не пересекались ли наши п-пути-дорожки? — Бородач вытащил из-за пазухи четвертную бутыль с мутновато-молочной жидкостью, поставил ее посредине стола, как охотник ценную добычу, швырнул на лавку кнут и тулуп, похожий на медвежью шкуру, и зябко потер руки.

— Завернули на огонек. Вьюга-то вон к-какая сволочная, а согреться негде. Д-давай кружки, — гость из-под черных крутых бровей сверкнул глазами. — А насчет т-того, что знакомы, не ломай голову. Это я так, к слову п-пришлось, уж не изволь беспокоиться. Главное, не нарушай обычая русского: встречай путников хлебом-солью.

Случается, встретится на жизненных перепутьях человек впервые, ни лицом, ни статью — ничем не примечательный, скромный, а кажется, что ты с ним всю жизнь рядом прожил, он вошел в твою душу и радость ей принес. С таким только раз поговорить — и весь он перед тобой, просвечивает, как чистое стекло. Но этот… Этот был не таков. Сойдешься с ним с глазу на глаз — на всю жизнь в память врежется. Нет, не простотой и душевностью, а совсем противоположными качествами. Черная окладистая борода, синеющий шрам и копна волос, возможно, маскируют его истинное лицо. Да, Романов видит этого человека не впервые, где-то встречал уже именно этот холодный, жесткий взгляд. В нем — необузданное своенравие и презрение. Такой для достижения цели не остановится ни перед чем.

Так размышлял Федор, когда нес из-за занавески две эмалированные кружки. Он поставил их перед пришельцами, которые уже бесцеремонно расселись за столом.

— Считать разучился? Еще одну! — грубо потребовал бородач. — Мы же со своим самотеком к тебе пожаловали, причаститься с тобой, так ты хоть посудину давай.

Когда Федор шел за третьей кружкой, он остро ощущал на спине колючие взгляды. Заметил их и Вася, который с приходом мужиков зашел на кухню и с тревогой наблюдал оттуда за непрошеными гостями. Отец долго искал кружку в посудном-шкафчике и в это время успел шепнуть сыну: «Беги, Вася, к Архипу на конный, а уж с ним — в сельсовет, вызывайте милицию… Эти люди — не наши. Я их тут попридержу». И тут же громко сказал, чтобы слышали и те, за столом:

— Есть, как же, непременно есть еще одна кружка, вот только угадать, где она стоит, мигом будет на столе, коли уж вам так хочется.

Вася незаметно выскочил из избы и со всех ног пустился вниз по улице, рассекая метельную мглу. Через несколько минут он снежным комом влетел в конюховку [3] Конюховка — подсобное помещение при конюшне. — прим. Гриня и выпалил деду Архипу наказ отца.

Вьюга усиливалась. Ветер все сильнее гнал тучи снега, дорогу быстро переметало. Дед Архип и Вася ехали молча. Старик, то и дело поторапливая кобылицу, не смел и подумать, что они не успеют прийти Федору на помощь. Вася поеживался, кутаясь в плохонькое пальтишко и пряча ноги в солому. Пегашка поминутно сбивалась, а на половине пути вовсе остановилась, увязнув в снегу всеми четырьмя ногами и не пытаясь больше сдвинуться. «Не доедем», — молнией пронеслась тревога в голове Архипа. Он вылез из кошовки, нащупал ногами дорогу, помог лошади выбраться из сугроба. Подбодренная хозяином, она собрала все силы и рванула повозку так, что Архип едва успел ухватиться за облучок, чуть не свалился и Вася.

— Н-но, выручай, милая!

Скоро они снова сбились с дороги. Архип снова попытался помочь лошади, налегая всем телом на оглоблю, но повозка даже не стронулась. Лошадь, выбившись из сил, брюхом легла на снег, вытянув морду, фыркала, виновато смотрела на хозяина. Ветер выжимал из ее глаз крупные слёзы, тут же вместе со снегом примерзавшие к мохнатой морде. Страх охватил Архипа. Он, стараясь расшевелить кобылу, одной рукой размахивал над нею кнутом, но не бил, а другой нежно овчинной рукавицей похлопывал ее по заиндевевшему крупу.