Виктор Татаринов - Под ризой епископа

Гнилой лог переходили по сплошному настилу нарубленных жердей. На изготовление этой переправы ушел почти целый вечер. Только на третий день они вышли на возвышенное место, лес стал редеть. Ковалев решил, что дальше идти не имело смысла, тогда повернули назад, несколько изменив курс. Из-под ног то и дело взлетали испуганные птицы. Иногда, ломая сучья, неторопливо проходили лоси. То сзади, то спереди и где-то в стороне слышался монотонный голос кукушки. Николай Широбоков, зазевавшись на то, как прыгали на деревьях белки, едва не покатился в обвалившуюся медвежью берлогу. Остановившись над самым обрывом, стал всматриваться. Ему показалось, что на дне ямы что-то лежит. Он позвал ребят, на крик отозвалось громкое эхо. Обошел яму, посмотрел с другой стороны — нет, не показалось: внизу лежал человек.

— Сюда! Ко мне! — в полный голос крикнул Николай.

Вскоре весь отряд собрался у ямы. Труп подняли наверх, парни сразу узнали Федора Романова. Он был без шапки, в знакомой всем черной косоворотке, с широким армейским ремнем на поясе, на ногах — валенки. В траурном безмолвии постояли несколько минут. Потом Ковалев предложил изготовить носилки, на них положили тело Романова, носилки подняли на плечи и медленно двинулись в обратный путь. Ковалев шел замыкающим и смотрел, как бережно парни несли ношу, словно боялись неосторожным движением причинить боль погибшему от вражеских рук председателю. Он поправил ремешок полевой сумки и коснулся кармана, в котором лежали фотографии, Одна — самая дорогая: они с Фросей среди этих вот замечательных ребят, которым он еще не успел показать фотокарточки. Вспомнился почему-то Саблин: отчего он не захотел с ними фотографироваться? Или у него, Ковалева, нет никакой интуиции, или в этом что-то да проявилось?

За последнее время у него сложилось хорошее впечатление о председателе сельсовета, да и по разговорам на селе чувствовалось, что он пользуется уважением односельчан, особенно после того, как кинулся на защиту Фроси от самосуда. Сам Ковалев не мог объяснить, почему именно сейчас, в столь тягостные минуты, это пришло ему в голову.

Возвращение комсомольцев встревожило все село. К шествию присоединились все, кто был в селе, поодиночке и семьями. Тело Романова пронесли по главной улице, положили в телегу, стоявшую у конторы. Сам собой возник митинг.

Первого председателя колхоза, первого коммуниста села, похоронили у здания конторы.

В округе ходили слухи о прозорливце Филиппушке, исцеляющем любые недуги и предсказывающем судьбу. Никто не помнил, как этот предсказатель появился в этих местах, когда вырыл нору неподалеку от Горской мельницы и поселился в ней жить. Человек, как крот, жил в земляной норе! — это ошеломляло. Одни называли его чудаком, другие — полудурком, а верующие молились за него, за его страдания во славу истинно православной церкви. Его стали называть святым Филиппом. К новоявленному святому с разных сторон шли страждущие и ищущие утешения. Был наслышан о нем и Егор Ложкин. Слыхать-то слыхал, а вот встречаться не приходилось.

В тот день дьякон вознамерился навестить святого Филиппа, но отнюдь не из одного любопытства, а по строгому велению самого Синезия, озабоченного тем, что от святого отшельника давно не стало поступать ни плохих, ни хороших вестей.

— Сходи к нему, справься о здравии, подбодри мученика. Мол, господь бог требует жертв и готов щедро одарить за заслуги перед церковью истинно православной. Да заодно передашь ему, — Синезий протянул дьякону тяжелый кошель. — Он это уже заслужил.

Денек выдался погожий, на небе — ни облачка. Миновав поле, Ложкин, то и дело вытирая пот с лица, вошел в рощу, наполненную щебетом птиц. Здесь, в прохладной тени, он отвлекся от всех мирских забот, шел не спеша. Вскоре открылся широкий луг, чуть подальше показалась мельница. Там, за нею на взгорке, должно быть убежище страстотерпца. Было тихо, и лишь на ровной глади заросшего камышом и осокой пруда лениво переговаривались утки. Ложкин прошел по плотине, поднялся в гору, осмотрелся, затем повернул направо. Вскоре он вышел на одинокую тропку. Еще несколько десятков шагов — и тропа привела в заброшенный карьер, где когда-то миряне брали глину для печей. Стежка неожиданно обрывалась у небольшого холма, в нем зияло круглое отверстие. Ложкин в нерешительности потоптался на месте и хотел было подать голос обитателю, как вдруг позади услышал чьи-то шаги. Встреча с людьми, а тем более здесь у самого убежища, как наказывал Синезий, да Ложкин и сам понимал это, была крайне нежелательна. Он, поджав и без того тощий живот, низко пригнувшись, влез в убежище. Два локтя шириной и такой же высоты, оно еле вмещало сухонькое тело дьякона. Он едва удерживался от кашля: спертый земляной дух щекотал в горле. Хотел было повернуть назад, но неожиданно услышал знакомый голос.