Стасс Бабицкий - Голем прячется в тенях

ГУСТАВ (поджимая губы) . А хоть бы и так. Я больше ничего не скажу.

КУЧЕРА (сердито) . Скажешь, колбаса брауншвейгская! Заберем тебя в допросную, через час все скажешь.

ГУСТАВ (упрямо) . Нет, я буду молчать, хоть пытайте.

МАРМЕЛАДОВ (спокойно) . Это зря, пане Густав… Зря. Вы же человек неглупый, должны смекнуть, что сейчас речь идет не о пытках, а уже о казни. (к Кучере) Здесь у вас неподалеку холм Висельников, там что же, до сих пор вздергивают приговоренных?!

ГУСТАВ (испуганно) . Да за что же меня повесят, панове?!

МАРМЕЛАДОВ (все так же спокойно) . За шею, пане Густав. Иных способов, вроде, пока не придумали…

ГУСТАВ (закатывая глаза) . Но я… Не виноват!

МАРМЕЛАДОВ (спокойно) . По законам Российской империи, тот, кто покрывает убийцу, считается соучастником убийства. Уверен, в Праге на это смотрят также. Я легко докажу, что убийца спускался по этой лестнице. На перилах в трех местах я заметил отпечатки глины. Вы, пане Густав, поклялись, что спите чутко и слышите каждый шаг по этим скрипучим ступеням. Показания ваши занесены в протокол, стало быть, на смертельный приговор вы уж наболтали. Но если расскажете, кого видели, то снова станете лишь свидетелем. Будете жить-поживать…

ГУСТАВ (всхлипывая) . Пока этот тип не прознает, что я его выдал полиции.

КУЧЕРА (возбужденно) . Так вы и вправду видели убийцу?

ГУСТАВ (испуганно). Видел. Но только со спины. Выглянул из каморки, успел заметить, как он выходит в дверь. Тогда не придал значения, а утром, как графа обнаружил – понял, кто это был.

КУЧЕРА (еще более возбужденно) . Кто? Кто же?

ГУСТАВ (недоуменно) . Так убийца же. Скорее всего, он проник в комнату графа с крыши. Дернул дверь – заперто. На бюро лежит ключ. Вот он, на подносе. Убийца открыл дверь, положил ключ обратно, чтобы утром не хватились, куда пропал ключик… Спустился по лестнице и ушел.

КУЧЕРА (разочарованно) . Вы что же, не узнали этого человека.

ГУСТАВ (отмахиваясь) . Он был одет во все черное. На пороге не обернулся, потому лица я не разглядел. Подумал, может у кого-то из гостей был посетитель, засиделся допоздна, вот и уходит. Откуда мне было ночью знать, что граф уже преставился?!

МАРМЕЛАДОВ (к Кучере) . Надеюсь, теперь вы окончательно убедились, что это убийство не мог совершить Голем. Это сделал человек.

ВОРЖИШЕК (взволнованно) . А то, второе?

МАРМЕЛАДОВ (резко поворачиваясь к нему) . Было и второе убийство?

ВОРЖИШЕК (торопливо) . Второе, если считать за прошлую ночь. А за две ночи – третье.

КУЧЕРА (шипит) . Томаш, кто тебя за язык тянул?! Теперь мы от этого настырного хлыща не отвяжемся…

Карета едет по улицам Праги. Шум города.

ВОРЖИШЕК (рассказывает) . Пане Доминик отвесил мне подзатыльник за то, что некстати брякнул про убийство Мартинки и ее сестры. Обидно, панове, вот ей-ей, обидно. Я же как лучше хотел. Да оно и вышло лучше. Пане Родион клещом вцепился в следователя по особо важным делам, потребовал показать ему место преступления и трупы обеих девиц. Уж как отбивался пане Доминик! Ругался страшно. Кричал, что не позволит любопытным иностранцам совать нос в частную жизнь обывателей Пражского Града, коих он лично поставлен защищать. Пане Родион не склонился перед налетевшей бурей, только усмехнулся и заметил, что частная жизнь обывателей Пражского Града его нисколечко не интересует, но вот смерть – весьма и весьма. Тем более, если барышень и графа Гурьева погубил один и тот же убийца. Пане Доминик возразил: а если не один и тот же? На что пане Родион всплеснул руками: да сколько же у вас Големов по ночам ходит? Дюжина?! И заметил вскользь, что если ему будут мешать расследовать смерть русского графа, то он немедленно умоет руки и вернется в особняк князя Салтыкова. Пане Доминик сообразил, что князь тут же помчится к бургомистру, а потом бургомистр устроит выволочку пане Доминику. Следователь смирился и перестал метать молнии, хотя гром нет-нет, да и рокотал в отдаленном ворчании. Он приказал запереть любовницу графа в нумере и охранять, пока не проспится. Поехали на Анненскую улицу. В карете старикан старался не глядеть на русского сыскаря, хотя это было трудно – сидели они лицом к лицу, но обращался пане Доминик только ко мне. Пане Родион тоже игнорировал соперника, говорил подчеркнуто со мной одним. Будто я громоотвод, право слово.