Юлия Алева - Пыль и бисер

— Ты похудела? — мама озадаченно посмотрела на мою усовершенствованную двумя годами корсета фигуру.

— Слегка. А ты как?

— Вообще тихая неделя была. Сережа работал с утра до ночи. И сегодня уехал. Усиление у них, из-за всей этой обстановки. Люська в ординатуре тоже сутками торчит.

— Мы таки получим врача в семью. — рассмеялась я.

— Хотелось бы дожить. — улыбнулась мама.

А мне было все равно, что она говорит, что говорить мне, лишь бы она улыбалась и ее можно было коснуться.

— Ты такая тихая сегодня. — мама коснулась моего запястья. — не заболела?

— Нет, мам. Мне очень-очень хорошо.

— Ксюх, странный он, твой Федя. — Рядом плюхнулась Люся.

— Он не Федя, а Федор Андреевич. И не мой, а совершенно самостоятельный. — тоном занудной училки поправила я.

— Голубой? — огорчилась сестра.

— С чего ты взяла? — а вот с этой точки зрения я как-то не рассматривала проблему Фохта.

— Ну он на сиськи не пялится, от баб шарахается.

— А к мужикам лезет?

— Нет. Вообще с отвращением на все смотрит. Говорю же, странный.

— Нормально все. — я наблюдала, как он рассекает бассейн. Там, где располагались обыкновенные дорожки, особо толпы не было, и мой гость мог спокойно отдохнуть. А форма-то у него ого-го. Под 40 в 1895 — это преддверие старости, но выправка, мускулатура — моим ровесникам в этом бассейне фору даст. Я огляделась и поняла, что Люськиным тоже.

Он уже почти не стеснялся своих плавательных шорт, и вернул былую уверенность в себе. Я напряглась, когда к нему подошли трое мужиков, о чем-то заговорили, но вскоре стало понятно — начали гонять наперегонки. Опыт столетней давности не пропьешь, порвал жандарм пивные животы как тузик грелку, и компания отправилась к бару. Оттуда вышел через полтора часа, изрядно повеселевший, нашел глазами нас и присоединился.

— Нравится Вам, Федор Андреевич?

— Да. Чрезвычайно, Ксения Александровна. Благодарю за приглашение.

Полупоклон вежливости в бассейне выглядит странновато, но к жителям Санкт-Петербурга в России особое отношение, поэтому старомодная учтивость только восхищает.

Потом мы собрались обратно, завезли моих родственниц домой и отправились к себе.

— У Вас очень теплые отношения с семьей, Ксения Александровна. — осторожно начал мой спутник.

— Да. Я очень скучала по ним там. — расплываюсь в улыбке я.

— Да, пожалуй, такой секрет я разгадать бы не смог.

Ооооо! Прям победа на нашем углу ринга.

— Я же намекала Вам, что копаете не с той стороны.

Мы ехали по гололеду, так что получалось медленно, и Федор Андреевич смог насладиться пейзажем.

— Ваш город очень изменился. Как, впрочем, и весь мир. — снова ушел в себя.

Мужчины все же другие. Женщины имеют более гибкую психику, нам легче подстроиться под изменения. Им же легче идти выбранным маршрутом, но проще же и сломаться под давлением.

Поскольку еда — ресурс не бесконечный, мы заехали в О'КЕЙ. Вообще, если быть честной с самой собой, я глумилась над Федором Андреевичем. Аккуратно, иногда бережно, но глумилась. Это детская месть за все хорошее против всего плохого: и за его преследование, и за мои переживания в начале приключения, и за трудности ассимиляции. За все нес ответ один жандарм. А в царстве всеобщего потребления он завис, как устаревшая операционная система под новым антивирусом.

— Это выставка?

— Нет, это такой магазин. Вы же видели, небось, лавку Фрол Матвеевича? Вот то же самое, но побольше. — я выбирала замороженную пиццу с учетом мнения соседа.

Он оглядывал бесконечность рядов с суеверным ужасом.

— У Вас строятся огромные лавки, высокие дома, а Вы живете в столь тесной квартирке.

— Парадокс урбанизации, друг мой.

Скорее всего со стороны мы были похожи на обычных супругов, затаривающихся едой на неделю. С Петенькой у нас такого не было. Это уже парадоксы моей личной жизни.

Вечером мы трапезничали пиццей с пивом. Оно моего гостя не впечатлило от слова совсем.

— Ксения Александровна, я вот давно хочу Вас спросить — почему Вы это едите? — он укоризненно смотрел на яркую коробку.

— Это своего рода умерщвление плоти, Федор Андреевич. — с непроницаемым скорбным лицом ответила я.

Я подготовила письмо для Фрола, где сообщала о внезапном отъезде по монастырям на молебны, давала инструкции по ведению дел, приложила доверенность на его имя. Подумала. И написала письмо свекру с самой искренней благодарностью за все, что он сделал. Мой современник бы возиться не стал. Очень осторожно подбирая слова намекнула, что некоторым трупам лучше оставаться неопознанными, а всем приятнее поверить, что вдовствующая графиня с компаньонкой отправилась молиться о бессмертной душе поручика Татищева.