Тимур Максютов - Атака мертвецов

– А ты, гимназист, герой, оказывается, – усмехался он, – извини, сразу не понял. Посчитал за провокатора.

– Ммм, – промычал я невразумительно.

– Николай, вы ранены? – спросила она тревожно.

Прислонила меня к грязно-жёлтой стене очередного колодца, нежными пальцами расстегнула крючки шинели, ощупала грудь.

– Хватит его гладить, Корф.

– Ладно, не ревнуй. Познакомьтесь: это Михаил Барский, мой товарищ по борьбе.

Брюнет содрал фуражку и глумливо поклонился:

– Он самый. Ты меня обижаешь, Олюшка: неужто всего лишь по борьбе?

– Фат. А это – Николай Ярилов, племянник квартирной хозяйки. Доблестный рыцарь и мой перманентный спаситель.

Я смотрел в небо: вместо гало там сияла радуга. Зимняя радуга, редчайшее атмосферное явление.

Когда я добрался домой, уже стемнело. Тётка всхлипывала:

– Николенька, ну как так можно? В городе ужас, беспорядки, стрельба, я так волновалась. Где ты был?

– В лаборатории у Тарарыкина, – соврал я, – ждал, пока успокоится всё.

– И верно сделал, молодец. А у нас-то беда невозможная. Жениха нашего, Федота Селивановича, убили. Выстрелили прямо в сердце. Господи, такой хороший человек был. Ульяна сама не своя, я доктора вызывала. Опий дал, теперь спит. Вот, не успела в невестах побыть, а уже вдова.

Всё-таки убил.

Я добрёл до кровати и упал ничком.

Скрипнула дверь. Ольга вошла неслышно; на ней была только сорочка. Юркнула под одеяло, прижалась горячими губами, грудью, всем телом – я задохнулся, кровь понеслась бешеным потоком по жилам, сметая страх, боль, разум…

Я пил её губы – и никак не мог напиться; сердце замерло, воздух застрял в лёгких и раскалился, разрывая грудь; Ольга вдруг громко застонала и уронила на моё лицо золотую волну волос…

Я проснулся от этого крика; ходики на стене стучали размеренным пульсом, тополиные ветки гладили оконное стекло сухими пальцами. Низ живота был покрыт липким и горячим… Стыд-то какой!

Прокрался на кухню, набрал в таз воды. Застирал простынь и кальсоны.

Луна насмешливо пялилась в окно.

11 января 1905 г., Санкт-Петербург

Револьвер я почистил, коробку упрятал в прежний тайник – но одного патрона в гнезде барабана недоставало; я не знал, где искать замену. Не знал, что скажу отцу по его возвращении. Но гнал эту мысль – как и воспоминание о тугом курке и грохоте выстрела…

Дома воцарился бардак; Ульяна не вставала, бессмысленно глядела в потолок и молчала. Тётушка оказалась никудышной хозяйкой: всё у неё пригорало или получалось недоваренным; в конце концов она отчаялась и выдала мне деньги на обеды в столовой. Жиличкам полагался бесплатный кипяток, Ульяна прежде трижды в день заводила самовар; но теперь им приходилось справляться самим.

Я помогал: щепал лучину. Мы сидели на кухне, вполголоса переговаривались о пустяках; Дарья не знала о наших приключениях в воскресенье, которое газеты назвали Кровавым. Это было чудесно: у меня и Ольги теперь была общая Тайна. Мы переглядывались и произносили слова, понятные лишь нам; Дарья не замечала этого.

Ольга вставала за чашками, протискивалась мимо меня. Я говорил:

– Сейчас подвинусь.

– Ничего, – смеялась она, – проскочу. Чай, не полицейская застава.

И прижималась горячим бедром; ради такого я готов был пристрелить всех городовых империи.

Был назначен траурный митинг в Политехническом: в тот момент, когда на Васильевском мы ждали за баррикадой, их студента убили на Дворцовой. Пришли не только слушатели, но и преподаватели; там я встретил и Тарарыкина: он был расстроен.

– Очень плохо, когда молодые, талантливые люди погибают вот так, от рук своего же правительства. Получается, что мы губим собственное будущее.

Сейчас химик был похож на печального павиана: серебряная щетина, глаза слезятся, красный нос свешивается на губы. Тем не менее он мне попенял:

– Однако это не повод оставлять занятия! Жду от вас реферат про ароматические смолы. Ведь будущее – это прежде всего наука, а не манифестации.

Сходка не состоялась: первого же оратора прервали жандармы и заставили нас разойтись. Мы брели через Невку; на льду серыми кляксами валялись перепачканные прокламации об учреждении Петербургского генерал-губернаторства и назначении на должность бывшего московского обер-полицмейстера Трёпова. Барский сказал:

– Ничего, и на него бомба найдётся. Либо револьверная пуля от смельчака; так, гимназист?

Я поёжился. Я вдруг понял: убийства Сипягина и Плеве, других министров и губернаторов – да самого царя Александра Николаевича! – происходили не сами по себе. Их совершали не исчадия ада, внезапно появившиеся в облаках серы, с рогами и копытами. Нет! Вот такие, как Михаил и Ольга – студенты, курсистки, абсолютно обычные молодые люди в какой-то миг становились подобны демонам, сверхсуществам. Отказывались от человеческого закона и закона божиего, от морали, сбрасывали их – как сбрасывает старую шкуру змея. И оказывались… Кем? Нелюдью? Жестокими убийцами? Выдающимися героями, которых прославят пришедшие после нас, назовут их именами улицы и проспекты новых городов, пароходы, воздушные корабли? В последние дни нервы мои расшатались, и эйфория сменялась унынием и чувством стыда; стоило увидеть белые пустые глаза Ульяны, как совесть набрасывалась на меня голодной собакой.