Юлия Яковлева - Небо в алмазах

Привлекать внимание к себе в любом случае было опасно. Под мышками я зажимала свои лучшие бриллианты. Браслеты, широкие, как манжеты. И такое же колье, похожее на собачий ошейник. Тася сказала, что в их семье любят яркие камешки. Это у них, видимо, по линии московских миллионщиков Третьяковых. Не по линии петербургских лейб-медиков Боткиных; в боткинской линии все изысканно.

Тася язва: обреет кого хочешь ради красного словца. Не то что родную сестру. С одной стороны. С другой – их мать, наследница московских богачей и самая настоящая куку, заронила ядовитые семена сестринской вражды. Обожала старшую Шуру. И терпеть не могла младшую Тасю – от разочарования, видите ли: ждали сына. Может, поэтому у Таси такое ядовитое остроумие, и поэтому я не верю, что жизнь ее сложится счастливо; нелюбимые дети всегда, всегда кончают плохо: сперва вырастают в несчастных взрослых, а потом с ними случается нечто совсем ужасное.

Обеих сестер еще девочками рисовал, кажется, модный Серов. Потом Тася вырвалась вперед. Шура слыла неудачницей. В Москве вертелась возле актеров и актрис на фабрике Ханжонкова. Иногда даже попадала в массовку. Насколько Тася была красива, настолько Шура – нет. А кино любит красивых, увы. Ханжонков не гнал ее: страшненькую внучку самого Третьякова. Как все мы грешные, он любил богатых и беззаботных. Вертелась бы она так и дальше. Да тут известные события. Ханжонков все бросил. А Шура стала фильмовой актрисой – когда настоящие разбежались окончательно. И вдруг превратилась во влиятельную советскую даму. Сейчас был момент шаткого равновесия. Тася и Шура были дружны ровно настолько, насколько вообще может нелюбимый ребенок дружить с любимым, неуспешная сестра – с успешной.

Во всяком случае, я очень на это надеялась.

После того как лопнула затея с Финляндией, мне подсказали, что в Москве можно получить совершенно официальное разрешение на выезд – допустим, в Берлин, Стокгольм или Париж. И лучше такое, которое не подразумевает досмотр багажа. Я же не собиралась нищенствовать – ни в Берлине, ни в Стокгольме, ни в Париже. Хотя меня и пугали, что европейские ювелирные рынки и так переполнены сейчас русскими драгоценностями.

Прикинула я так: браслеты уйдут на взятки, ожерелье – на дорожные расходы. Но для того и другого требовалось превратить камни в деньги.

Желательно не привлекая внимание ЧК.

От кривых московских улиц у меня сразу заболела голова и начало дергать глаз.

Найдя нужную парадную, я постояла в темноте, закрыв глаза, отдыхая от увиденного. Потом поднялась в квартиру. Шура жила в ней с фильмовым ассистентом фабрики Ханжонкова. Бездарным, как сапог. Как сама Шура. Но где теперь Ханжонков? Ходили слухи – в Крыму. Делал вид, что почти ничего не произошло, и даже гнал новые фильмы.

Тем временем его московскую кинофабрику захватили новые люди. Бал начали править такие, как Шура, как ее дружок.

На них теперь была вся моя надежда.

На стук открыла женщина. Я сказала, кто я, сказала: меня Тася направила. Никакого выражения. «Входите». Я прошла, гадая: Шура это или нет? С одной стороны, вроде похожа на Тасю, но кто их разберет, родственников. С другой – для «бомбейской чумы» как-то жирновата.

(…Этот кусок, кстати, потом надо будет переставить куда-нибудь в начало – если тут непонятно: фильмовый народ прозвал Шуру «бомбейской чумой». Подозреваю, что главным делом за характер. Но также за худобу. В номерах с хореографией она напоминала танцующий скелет. И еще у нее были очень большие зубы. Так, по крайней мере, казалось оттого, что на лице почти не было плоти: скалится череп.)

«Не Шура, – пришла к выводу я. – Родственница».

На столе, накрытом посадской шалью, был сервирован чай. Женщина мне не предложила. Она сидела и с хлюпаньем тянула. Хрупала сахаром или сухариками. И поглядывала на меня поверх блюдца. «Приживалка, – предположила я. – Нет, прислуга». Богемным мотылькам всегда нужна прислуга. Мотыльки не чистят картошку, не вытирают пыль и не знают, как включается примус. Тем более если богема не настоящая, а из семьи миллионщиков. Недобрый взгляд окончательно меня убедил в правоте предположения. Прислуга ненавидит тех, кто стоит еще ниже по лестнице. Мой костюм на этот раз имел успех, можно сказать. Это меня позабавило. Бедная халда: каково ей будет, когда ее хозяйка поймет, кто пришел. Когда раскроет ей мое инкогнито… Возможно даже, эта дурища – моя поклонница!

Впрочем, ее внутренний мир меня мало занимал. Я сидела в тепле, и довольно. Ноги начали оттаивать и сразу же заболели. Я легонько постукивала ботинкой о ботинку, чтобы ускорить дело.