Юлия Нелидова - Тайна стеклянного склепа

С таковой вот медлительностью и продолжая попадать в истории, я оказался в Нью-Йорке лишь в декабре. Закончил дела с дядюшкиным наследством, совершил паломничество в Лондон, в надежде поспеть-таки на концерт, но и там лишь потоптался под фонарным столбом, под афишей со смытой лондонскими дождями краской, с поблекшими алыми буквами, кричащими об удивительных способностях заклинательницы и прорицательницы Зои Габриелли.

В Ливерпуле я почувствовал, что неплохо бы ускорить свое продвижение, и осведомился, какой из нынешних трансатлантических пароходов самый скорый. Спешка чрезвычайно заразна. Или заразной оказалась атмосфера, царящая кругом.

Я приобрел билет на популярное судно «Лузитания» — оно завоевало первенство по скорости среди всех европейских судов в позапрошлом месяце — смешно, ведь не поленился узнать и это. И уже через шесть дней ступил на твердую поверхность пирса № 54 западной стороны острова Манхэттен.

В пути я уже не выдержал тесноты каюты, как удавалось прежде, мое непоколебимое спокойствие принялось таять, словно весенний снег, я не смог сохранить неподвижность тела даже в течение четырех часов и пробрался на нос парохода верхней палубы. Опять поддался чувствам, отдался ощущениям. Стоял, перекинувшись за поручни, и дышал этой бешеной, даже безумной стремительностью корабля — тот мчался быстрее птицы, быстрее, быть может, чем мчалась Земля вокруг Солнца. Машина как будто даже опережала время.

Окружающее стало не на шутку меня возмущать, невзирая на мое полное, казалось бы, понимание происходящих во вселенной преобразований. И вдруг, стоя на носу быстроходного лайнера, преодолевая головокружение от неистовости рева волн, безумства ветра, бьющего в лицо, — искусственного ветра, созданного гигантскими лопастями, — стоя в старом, потрепанном сюртучке, пошитом в прошлом веке, который создавал странный контраст с новеньким железом, ясно осознал, что раздражаюсь я всякий раз, как сталкиваюсь с шумной действительностью, оттого что не имею к ней никакого отношения, — будто выставленный вон из общей мирской игры, будто ребенок, которого наказали и заперли в чулане, в то время как сверстники продолжали строить дом на дереве, и очень даже в этом преуспели.

Я потерял даром семнадцать лет.

Человечество успело сделать сто шагов в будущее. А все, что имел я, — жажду смерти Элен Бюлов.

— Печалится ли песчинка, что не стала каплей в море? — менторским тоном подал голос Синий.

— Льет ли слезы ревень, что не стал розовым кустом или цветущей магнолией, — тотчас подхватил Зеленый.

И тотчас же от сердца отлегло. Синий и Зеленый всегда являлись вовремя.

— Каждому цветку свое место в саду.

— Да, да, я помню, — перекрикивая ветер, отвечал я.

— Каждый стоит на своей ступени развития. Во всем есть Душа.

— Да, да, хмель сошел, — оправдывался я.

— Оставь мерило. Вселенной не измерить.

— Будем верны Пути, — заключил Синий.

— Путь — вот единственная цель, — согласился Зеленый.

— Я верен, я по-прежнему верен Пути. И все вокруг иллюзия.

Города было не видно. На пристань спустился густой туман, валил снег с дождем, люди толкались, кололи друг друга распахнутыми кувшинками зонтов. Меня влекла бурная людская река совершенно неведомо куда. Я миновал пирс, прошел одну улицу, другую, и первое время все, что мог видеть, — мокрые спины и колючие зонты, с которых лились потоки воды.

Но толпа стала редеть, люди исчезали в самодвижущихся экипажах с широкими колесами, между домами, в бесконечных дверях контор, лавок, кабаков. На несколько минут туман рассеялся, я разглядел длинную улицу с ровной стеной зданий, а потом поднял голову и залюбовался небом — наверху, на небесах словно кто-то краски пролил: черную и белую, и долго возил кистью создавая клубистые, свинцовые завихрения. Показался кусочек синего неба, сверкнул луч солнца: совсем рядом, можно дотянуться рукой. Я невольно расплылся в улыбке.

А потом улыбка медленно сошла с моего лица — кусочком синего неба оказался витраж безмерно высокого здания — небо было всего лишь отражением, а луч света преломился в широком стекле, как в зеркале.

За считаные минуты распогодилось, засияло солнце, туман отступил, снял с крыш небоскребов покрывало. Я не заметил сразу, какими они были высокими. Но самым высоким было то, у цоколя которого я остановился и которое озаряло улицу светом вспыхнувшими на солнце витражами. Кирпичная его громада уходила далеко к облакам, словно гора, словно дом поставили на дом, а потом взяли еще один дом и водрузили его на два предыдущих, а поверх этого кирпичного пирога с рядом блестящих синих окон опустили круглую башню-бельведер, шпилем уходящую в черные тучи.