Михаил Хейфец - Секретарь тайной полиции

Оба выпили.

— Может, когда-нибудь и напишу о них обо всех по-настоящему, — вырвалось у Клеточникова. Но он тут же усмехнулся и сыронизировал: — Все тем же жемчужным почерком буду писать романы о тайной полиции.

— Конечно! После победы революции! — с удовольствием поднял Михайлов вторую рюмку.

Драгоценного своего друга вожак подполья берег, как святая святых. Ему запретили встречаться с кем-либо, кроме Наташи и Дворника, запретили заходить куда-либо, кроме Наташиной квартиры. О его существовании не знали, за исключением четырех-пяти человек, даже в Центре партии, а подлинную фамилию Агента знали первое время только Дворник да Поэт. Когда к Михайлову приставали товарищи: «Из каких источников у тебя, Дворник, такая поразительная осведомленность?» — он лишь болезненно морщился и жаловался:

— И так буквально каждый знает у нас обо всех делах, хотя заранее договаривались, что знать будут не больше, чем должны знать. Неужели нельзя хоть эту единственную настоящую тайну иметь в секретной организации?

Сконфуженные товарищи умолкали.

Сам Клеточников, в свою очередь, почти ничего не знал о тайнах подпольного мира.

— Так мне будет спокойнее, — остановил он Михайлова, когда тот однажды из деликатности хотел ему кое-что открыть.

— Что надо — я узнаю из служебной переписки. А больше — не надо.

И вот однажды этот до предела засекреченный подпольщик прибежал ночью прямо в номер к Михайлову; прибежал в гостиницу, где на него не могли не обратить внимания портье, ночная прислуга, дворник или люди, специально связанные с полицией. Когда раздался сильный стук в дверь, Александр первым делом выхватил из-под подушки револьвер и быстро переместился к окну — настолько он был убежден, что в такой час явиться могут только жандармы. Но Клеточников!..

— Войдите, открыто!

— Взяли Клеменца, взяли Обнорского! — не здороваясь, выпалил с порога разведчик.

— Знаю.

— Вы виноваты, вы! — проскрежетал Николай Васильевич со злым упреком.

— Что, опять он?

Клеточников утвердительно прикрыл глаза и, не в силах выговорить ни слова, вдруг начал нервно бегать по комнате. Наконец заговорил, задыхаясь:

— Сегодня вечером было особое собрание сотрудников отделения. Кирилов устроил великую распеканцию. Дескать, позор, до чего дожили! Москвичи обскакали! Он, оказывается, пять лет за Клеменцем охотился. Следующий удар уже намечено нанести по Центру партии. Виноваты будете вы, только вы, вы одни, я вас предупреждал о нем тысячу раз…

— Успокойтесь, — ровно и мягко остановил его Александр. — Расскажите подробно об этом собрании. При чем тут москвичи, я не понял?

— Да ведь Московское жандармское управление — это вечный соперник нашей канцелярии! Такая грызня с ним идет… А тут они нас обскакали. Он ведь на них работал…

Вслушиваясь в нервный, сбивчивый доклад Клеточникова, Михайлов вспоминал, сопоставлял, связывал разобщенные, случайные факты. И все больше перед его мысленным взором прояснялась история страшной провокации, которую два месяца назад начал раскрывать Клеточников, едва прикоснувшись к делам Третьего отделения.

— Степан Халтурин… Виктор Обнорский… Кто бы мог подумать… «Северный союз» — этот образец конспиративной организации… Кто бы мог подумать, даже предположить…

Михайлов снова и снова перебирал в памяти события недавнего прошлого.

Когда это началось? Когда он впервые услышал про Халтурина, Обнорского, про их друзей?

Пожалуй, года три назад, во время стачки на Невской окраине, которую направляла рабочая секция «Земли и воли».

Плеханов тогда познакомил его, «финансиста» забастовочного фонда, с вожаком рабочих. Высокий столяр с удивительно добрыми глазами, с обходительными манерами вежливого и деликатного человека, Степан Халтурин сразу понравился Катону-цензору, как звали тогда Дворника. В Халтурине Михайлов чувствовал родственную ему силу прирожденного организатора. Именно Степан впервые рассказал Михайлову, что в рабочей среде ходят слухи об Обнорском. Дескать, некогда, лет пять-шесть назад, действовал в Питере какой-то Виктор Обнорский, рабочий особого ума, знаний, воли. Всюду, где Обнорский появлялся, возникали рабочие кружки. Потом, как водится, кружки проваливались, жандармы забирали всех до самого корня, но Обнорский всегда ухитрялся исчезать, чтобы появиться в другом месте и снова приняться за организацию рабочего класса. Бежав от полиции из Петербурга, он организовал новые кружки в Одессе, слившиеся потом в «Южно-русский союз рабочих», оттуда внезапно исчез за границу, где, по слухам, собирался изучать опыт борьбы европейского пролетариата.