Михаил Хейфец - Секретарь тайной полиции

— Что, детинушка, не весел, что головушку повесил? — смешно наморщив нос, затеребил он унылого, даже угрюмого гостя.

— Возненавидел я человечество…

— С чего бы это? — засмеялся Александр.

— Вы бы в моей шкуре побывали. Не могу, не хватает сил больше служить в этой государственной помойке! Иногда кажется: там не люди работают — обезьяны в мундирах, жадные, глупые, грубые обезьяны сортируют вонючие доносы.

Михайлов по-детски фыркнул. Но Клеточникову было не до смеха: с мрачным видом прошествовал он в Наташину комнату. Александр последовал за ним и плотно прикрыл дверь.

— Есть новости?

Новости оказались исключительными.

Три дня тому назад Кирилов разрешил Клеточникову вечером поработать одному в архиве Третьего отделения: надо было срочно подобрать кой-какие справки к докладу начальника. Неожиданно для себя чиновник наткнулся в архиве на папку — ту самую, которую он безуспешно разыскивал уже больше месяца.

В папке лежало несколько аккуратно сложенных конвертов с анонимными письмами. Письма были написаны аккуратным чиновничьим почерком на глянцевитой бумаге с золотым обрезом. Вместо адреса на конвертах стояла одна и та же надпись: «В собственные руки Его Величества».

Судя по пометкам на полях, анонимки дошли до адресата и были внимательно прочитаны.

— Опущены в почтовый ящик у ворот Зимнего! — догадался Михайлов. — В личный ящик царя.

Неизвестный доносчик указал в письмах не только адрес штаб-квартиры «Земли и воли», но дал также подробное описание примет всех землевольцев, посещавших эту квартиру. Довольно верно передавались разговоры, которые революционеры вели там между собой.

Сделать все остальное полиции было очень легко…

Но кто же он, анонимный предатель «Земли и воли»?

В субботу Клеточников подпоил жандармского штабс-капитана Соколова, «кириловского волкодава», самого жестокого и страшного человека в Третьем отделении.

Но из уст пьяного Соколова ничего не удалось вытянуть: похоже было, что политическая полиция сама не знала фамилии своего неизвестного «доброжелателя».

Несколько раз Клеточников повторял Михайлову содержание этих писем. Михайлов анализировал их, сопоставлял разные факты, сведения и, наконец, понял, что предатель не имел прямого отношения к организации, что это лицо постороннее.

Ниточкой послужило неоднократное упоминание в письмах имени младшей сестры одной из землеволок, шестнадцатилетней Валентины Малиновской. Ее когда-то пытались привлечь к организации: сестра девушки, Александра, хозяйка главной конспиративной квартиры партии, даже нарушила ради нее правила конспирации — она приводила девушку к себе в гости во время собраний землевольцев. Это нарушение казалось мелочью даже Дворнику.

Но мелочь обернулась трагедией. Девушка, видимо, испугалась смельчаков землевольцев и побежала к кому-то поделиться… Но к кому?

Может быть, она рассказала все своей тетушке, которая тоже упоминалась в письмах? — пробовал рассуждать Михайлов. Но старушка не могла стать доносчицей. Михайлов знал ее: богобоязненная раскольница, она тем не менее никогда не обратилась бы с доносом к царю. Скорей всего старушка посоветовалась с кем-либо из знакомых, а этот знакомый решил из ее рассказов извлечь выгоду для себя. В доносах поминались не известные Михайлову люди: должно быть, это были враги доносчика, которых он «вмешал в политику» и убрал со своей дороги руками полиции.

Другие вести, которые принес Клеточников, касались судьбы Владимира Сабурова. Полиция не смогла установить, кто скрывается под этим именем, но это не смутило следователей. Приговор по указанию императора ему вынесли заранее: Клеточников сам переписывал проект.

— Удавка? — спросил Михайлов.

— Да. Смертная казнь по подозрению в убийстве шефа жандармов. А не все ли равно, — вдруг горько закончил Клеточников, — виселица или вечное заключение? Виселица даже лучше.

Это было сказано с такой проникающей в душу грустью, что Александр не выдержал:

— Да бросьте, Николай Васильевич, революция все равно неизбежно настанет! Надо только продержаться, и мы увидим ее приход!

— Я всегда знал, что в душе вы поэт! Блажен, кто верует, Иван Петрович. А я мизантроп, у меня нету веры, что доживу… Будет революция, знаю, но когда? Если б вы служили у нас, в Третьем отделении, вы бы поняли мою тоску и мою муку… Ладно, хватит разговоры разговаривать, займемся-ка делами. А то меня агент на улице заждался.