Юлия Нелидова - Дело о сорока разбойниках

Но та опять ускользнула, опять Иноземцев потерял ее след. И не было ни единой возможности выяснить, куда девушка могла подеваться и где прятаться.

Кроме одной. Отправиться на остров этот – Барсакельмес, о котором самая дурная молва шла во всем Туркестане, как о самом гиблом и богом забытом месте, и отыскать там пещеру, полную сокровищ. «Пойдешь – не вернешься», – гласил перевод. Уж Иноземцеву после Бюловки никакие «барсакельмесы» не страшны. Ведь рассказывала Ульяна, что некий клад нашла, стало быть, если ее слова правдивы, то на Аральском море, на острове сем таинственном и можно будет, если не ее обнаружить, так хоть какую весточку.

Но кто отпустит Иноземцева со службы?

Тут и пришел черед Ивана Несторовича заявить о себе высокому начальству, пусть теперь господа самодержцы этакие ответ держат, почто честного и благородного человека обвинили в помешательстве, унизили достоинство прилюдно, почто соизволение дали свое дураком выставлять да черным делам дункановским потворствовали, такому произволу позволили случиться.

В общем, явился Иноземцев к Тверитинову и потребовал объяснений, и даже намекнул, что собирается подать жалобу государю императору, чтобы наверняка быть услышанным, чтобы не получить отворот-поворот. Начальство, оно ведь от таких, как Иноземцев, завсегда гораздо отмахнуться, как от мухи назойливой.

Видит Алексей Павлович, не отвертеться ему, униженный и оскорбленный доктор настроен решительно, вздохнул, заложив руки за спину, прошелся туда-сюда вдоль стола своего в сажень длиною, мягко ступая начищенными сапогами по высокого ворса асхабадскому ковру, и воскликнул:

– Я так и думал, что идея эта, Иваном Яковлевичем поданная, аукнется нам. Говорил ему, извинитесь и объясните все, но тот ни в какую. За что и поплатился. Как здоровье господина Розенбаха?

– Дункана, – поправил Иноземцев, продолжая сверлить уездного начальника пристальным, ожидающим взглядом.

– Так вам и это известно, милостивый государь, – проронил тот, опустил голову и снова принялся вышагивать справа-налево, слева-направо. Потом остановился, издал третий вздох и стал дергать пуговицы своего мундира. – Что вы хотите, чтобы честь вашу и достоинство восстановить? Вы ведь понимаете, что история эта со зверем столько страха принесла, столько нервов потрепала ташкентцам, да и всему Туркестанскому краю. Люди из дому боялись выходить, торговцы караваны водить, лавки свои закрывали, поезда пустыми ходили. Мы уже во все концы гонцов отправили, известить, что поймана банда и уничтожена и что тигра никакого нет, что отстреляли их всех.

По его лицу пробежала волна тревоги: Иноземцев молчал, и бог лишь ведал, что у оскорбленного доктора на уме было.

– Вы не понимаете, кажется, как это было важно! Важно сохранить в Ташкенте спокойствие, – задыхаясь, продолжал городской глава. – А в Чимгане… в Чимгане дача барона… Александра Борисовича… Вревского… самого генерал-губернатора! Вы едва ли не в пяти милях Юлбарса стреляли. Если бы он узнал, что тигра не удалось изловить… Вы это понимаете? Вы осознаете масштабы катастрофы?

– Верните мне туземного ребенка и отпустите вместе с ним на все четыре стороны, – сказал на это Иван Несторович.

Уездный начальник нахмурился, оглядев Иноземцева с ног до головы недоуменно-осуждающим взором, тот стоял, выпрямившись, с уверенным спокойствием взирая на раскрасневшегося главу города. Но лицо Тверитинова смягчилось, на душе отлегло после слов доктора.

– Как мы вас, Иван Несторович, отпустим? – проронил он, стараясь придать голосу как можно больше важности и покровительственности. – Вашими усилиями две эпидемии побеждены, Батыршин на вас молится за вашу исправную службу на прививочных станциях.

– Боровский справится без меня. А я… увольте, Алексей Павлович, я больной человек. Правильно обо мне Дункан говорил, что я умом повредился. Так и есть. Не могу работать, прошлое не отпускает. Натворю бед. Зачем оно вам? Петр Фокич один десяток врачей заменит с его неуемной энергией и дотошностью. Я за него ручаюсь.

Тверитинов покачал головой.

– Что ж вы делать будете? Куда податься желаете?

– Я собираюсь оставить медицину, – опустил голову Иноземцев. – Может, и навсегда. Не знаю.

– Оставить медицину? – переспросил градоначальник, поморщившись. – Вы смеетесь? Все столь глубоко серьезно?

И бросил на Ивана Несторовича удивленный взгляд. Но, оглядев того с ног до головы, отвернулся, будто найдя решение доктора отказаться от медицины вполне соответствующим его разнесчастному и жалкому виду. Вернулся за свой стол, пошелестел какими-то бумагами.