Ольга Михайлова - Вино фей [СИ]

Леди Изабелл и леди Хейвуд кинулись к ней, пытаясь успокоить.

Черити вздохнула. Вирджинии, изнеженной, привыкшей к всеобщему обожанию, жизнь представлялась чередой праздников. Она не терпела даже упоминаний о несчастьях, болезнях и смертях, не была на похоронах матери Черити, да и к тётушке в Бат отказалась ехать не только из-за намеченной поездки с мисс Сесили, но и, как думала Черити, из крайней неприязни ко всяческим старческим недугам. Даже рухнувший карточный домик горько удручал её сердце, расстраивал и не сошедшийся пасьянс. Она не могла сдержать огорчённого вздоха, видя сломанный ноготь и стёршийся каблук, и страшно боялась дурных примет, многократно преувеличивая любую из них. В прошлом году, заметив скрещённые ножи на столе, устроила истерику и постоянно жаловалась, что слышит в спальне писк летучих мышей. Пищала, как выяснилось, несмазанная петля на оконной ставне.

Но сейчас Черити не склонна была смеяться над огорчением Вирджинии: есть вещи, с которыми вековая молва неизменно связывала приход беды. Почему из века в век нам твердят, что дурно разбить зеркало случайно, но если оно треснуло само по себе, ничто не предотвратит приближающейся напасти? Неужели его амальгама — не только серебро на стекле, как хотела думать Черити, но и мистический вход в неизведанный мир потустороннего, полоса отчуждения на границе мира живых и мёртвых, портал в мир призраков? Неужели правда, что зеркало невидимой нитью соединяется с нашей душой, и любая трещина в зеркале образует трещину в душе?

В гостиную вошли мужчины. Мистер Хейвуд сразу бросился к плачущей дочери.

— Что с тобой, моя дорогая?

Леди Дороти рассказала о происшествии, но на мужчин трещина на зеркале особого впечатления не произвела, а сэр Бенджамин даже пустился в какие-то длинные научные объяснения, из которых тем, кто их понял, должно было стать ясно, что ничего особенного в том, что стекло лопается, нет. Энтони же, хоть и ничего не сказал, криво усмехнулся.

Черити при этом оказалась единственной, кто обратил внимание на странное совпадение: зеркало треснуло при имени Клэверингов.

Обычно эфемерные мысли Вирджинии неслись, словно на крылышках мошкары, и гибли вместе с капризами и безумствами пролетевшего часа. Но развеять дурное впечатление случившегося накануне было нелегко. Джин не умела переносить ни страдания, ни боли, даже падать духом предпочитала на мягкое. И весь следующий день она была в дурном настроении, кричала на горничных, злилась на мать, пытавшуюся её успокоить. Она раздражалась на любой шум, её нервировали голоса слуг и домочадцев. Не хотела она видеть и пришедшего чуть свет жениха, пытавшегося её утешить. Джин отказалась даже позировать живописцу, и лишь с большим трудом леди Дороти удалось уговорить её привести себя в порядок и выйти в гостиную, где уже стоял большой мольберт и ожидал пожилой художник.

Чтобы не искушать кузину своим докучным присутствием и не попадаться ей на глаза, Черити оседлала Мерлина и с наслаждением прокатилась по окрестностям, добравшись до Эймсбери, ей даже показалось, что в утреннем тумане видны очертания Стоунхенджа. Вернувшись домой через чёрный ход, Черити удалилась к себе и втихомолку раскроила несколько отрезов купленного в Бате дорогого дамаска, придумав на одном новый крой лифа и юбки, а на другом — интересный покрой рукава. Но ей нужен был полосатый муслин на отделку, и она решила сходить в модную лавку, а заодно навестить пастора, мистера Энджела Стэнбриджа и его супругу, которых не видела со времени отъезда в Бат.

Жена пастора всегда нравилась ей спокойной рассудительностью и непринуждённой светскостью. С миссис Кассандрой можно было поговорить, ничего не опасаясь: в ней, как в колодце, тонули откровения всей округи. Нравился Черити и мистер Стэнбридж, человек немногословный, но неглупый.

Дом священника, большой, двухэтажный, старый, носил следы многих перестроек, стены жёлтого кирпича были густо увиты жимолостью, пассифлорой и хмелем, под островерхой крышей лепились несколько ласточкиных гнёзд, а сами ласточки юркими росчерками то и дело рассекали небо.

Её встретили как родную.

— Черри, малютка, как ты расцвела! — мистер Стэнбридж улыбнулся ей с балкона, заметив её издали.