Наташа Полли - Часовщик с Филигранной улицы

Он перевел свои серые глаза на Мацумото, потом опять посмотрел на нее. У него были спокойные, сдержанные манеры, обычно свойственные людям военным, но в остальном он не походил на армейского. Его волосы не были напомажены, и он не держал руки за спиной.

– Почему бы нам тогда не потанцевать? – предложил он. – Я не слишком хороший танцор, но, думаю, это лучше, чем рулетка.

– С удовольствием. Кстати, меня зовут Грэйс. Кэрроу.

– Таниэль. Стиплтон.

– Это как Натаниэль?

– Да, но моего отца звали Нэт, поэтому… – Он замолчал и наклонил голову; было очевидно, что ему не раз уже приходилось сегодня объяснять это разным людям, причем преимущественно тем, кто в любом случае не мог правильно произнести английские звуки в его имени.

– Да-да, понятно.

Довольная, Грэйс легонько побарабанила по спине Мацумото, чтобы сообщить ему, куда уходит. Он смерил Таниэля взглядом с головы до ног и отвернулся, не сказав ни слова.

Девушка выглядела довольно нелепо. На ней было платье, зеленое, как оперение колибри, хотя в моде были белый и бледно-голубой, и ее волосы были коротко пострижены. Двигалась она с грацией неисправного велосипеда: то чересчур быстро, то слишком медленно. Чем-то она напоминала ему Мори, вернее, человека, каким мог бы быть Мори, не будь он так тесно связан с пожаром в Скотланд-Ярде. И говорила она с присущей Мори серьезной правдивостью.

– У вас необычное произношение для человека, работающего в Форин-офисе.

– А у вас необычная прическа, – ответил он. Их пикировка напоминала азартную игру: он только недавно выучился танцевать и разговаривать одновременно. Фэншоу всю неделю давал ему уроки прямо в офисе, полагая, что если даже нескладехи из русской секции освоили эту премудрость, то он тем более не допустит, чтобы кто-либо из его парней опозорил весь отдел.

Она согласно кивнула – два коротких кивка, как будто внутри у нее была до упора закрученная пружина.

– Раньше у меня были длинные волосы, но я как-то подожгла их по неосторожности, и с тех пор мне кажется, что стриженые волосы безопаснее.

– Но каким образом?

Она отвела глаза в сторону, и сквозь слаженную игру струнного оркестра в углу зала он услышал, как скрипнули ее стиснутые зубы. Цвета музыки смешивались с фигурами танцующих, и подчас Таниэль не мог уверенно определить источник вспышки: то ли это брильянтовая булавка в женской прическе, то ли звук скрипки в оркестре. Подолы колышущихся над полом юбок создавали собственные оттенки, а мужские голоса иногда терялись, перекрываемые красными звуками виолончели. Последний раз в таком ярком месте Таниэль был на постановке оперетты Гилберта и Салливана.

– Я изучаю физику в университете. Кое-какие испытания прошли неудачно. Я правильно понимаю, что вы работаете в восточной секции? – спросила она, не давая ему возможности подробнее расспросить об экспериментах.

– Да, так и есть.

– Значит, вы знаете Фрэнсиса Фэншоу?

– Я работаю под его началом.

– Мы с ним вместе удили рыбу детьми. И… как там, интересно?

– Не так интересно, как изучать физику в университете, – ответил он, желая вернуться к этой теме прежде, чем нить беседы уведет их слишком далеко.

– Ну, теперь с этим кончено, – сказала Грэйс и стала расспрашивать Таниэля о его работе, о том, что представляет из себя японский и насколько он труден для изучения. Когда оркестр перестал играть, она сделала быстрый реверанс.

– Ну что ж. Было приятно познакомиться.

С дальнего конца зала распорядитель объявил, что через несколько минут начнется выступление Эндимиона Гризта. Таниэль посмотрел в его сторону, затем снова на Грэйс. Она наблюдала за беседовавшим с Фрэнсисом Фэншоу пожилым человеком – ее отцом, судя по схожей форме подбородка.

– Пойдемте, послушаем это вместе. Мне не хочется сидеть там одному.

– Отчего же?

– Потому что композитор уж очень претенциозен и его музыку чертовски трудно слушать.

– Вы тоже от кого-то прячетесь? – рассмеялась Грэйс.

– Нет, но я обещал купить ноты для хозяина моей квартиры. Хочется сначала послушать это самому, чтобы знать, что меня ожидает в дальнейшем.

– Хорошо, – согласилась она, по-видимому, с облегчением.

Они прошли через зал к роялю и креслам, обтянутым гобеленовой тканью и расставленным в ряд. Вокруг было довольно людно, публика уже уселась в ожидании выступления. Возможно, собравшиеся еще не были знакомы с музыкой Гризта. Сам композитор уже устанавливал ноты на пюпитре, на тулье его шляпы красовалась неизменная розовая лента. Он поправил ее, глядя на свое отражение в черном лакированном корпусе рояля, отполированном столь тщательно, что, когда он бросил на крышку свои шелковые перчатки, они, заскользив, упали на клавиши. Грэйс ссутулилась в кресле, так что плечики ее платья приподнялись над ее собственными плечами.