Джулиан Барнс - Артур и Джордж

– Этот малый… сын… как по-вашему, в нем можно заподозрить конского потрошителя?

Прежде чем ответить, Парсонс пожевал губы.

– Инспектор, я, с вашего позволения, так скажу. Вот прослу́жите здесь с мое – и поймете, что заподозрить нельзя никого. И если уж на то пошло, не заподозрить тоже никого нельзя. Понимаете меня?

Почтальон предъявляет Джорджу конверт с официальным штемпелем: «Доплатное». Письмо пришло из Уолсолла, адрес и имя получателя выведены четко, аккуратно, поэтому Джордж решает доплатить. Это решение обходится ему в два пенса, что вдвое превышает стоимость отсутствующей марки. Ознакомившись с вложением, Джордж радуется: это заказ на «Железнодорожное право». Но почему-то ни денег, ни квитанции о почтовом переводе в конверте нет. А между тем отправитель запросил триста экземпляров на фамилию Вельзевул.

Через три дня на Джорджа вновь обрушивается лавина писем. В них – все то же, что и раньше: клевета, богохульство, психоз. Письма поступают на адрес его конторы: такое вторжение – это верх наглости: в конторе он обычно находит только спокойствие и уважение, здесь жизнь течет заведенным порядком. Первое письмо Джордж в порыве негодования выбрасывает; остальные складывает в нижний ящик стола, чтобы потом использовать в качестве улик. Он уже не тот мятущийся подросток из времен прежней травли; нынче он солидный человек, правовед с четырехлетним стажем. Может позволить себе не обращать внимания на такие пасквили, если сам того не хочет, или поступать с ними по своему разумению. А бирмингемские полицейские уж наверняка не страдают, в отличие от стаффордширских коллег, косностью и апатией.

Как-то вечером, сразу после 18:10, Джордж с сезонным проездным билетом в кармане и с зонтиком на согнутой руке вдруг ощущает постороннее присутствие: на ходу к нему пристроилась сбоку какая-то фигура.

– Как наши делишки, уважаемый?

Это Аптон; еще краснее лицом и толще, чем в прошлом, и, по всей видимости, еще глупее. Джордж не замедляет шага.

– Добрый вечер, – коротко отзывается он.

– Наслаждаемся жизнью, да? Крепко спим? – Прежде Джордж, наверное, встревожился бы, а может, даже остановился в ожидании вразумительных слов. Но теперь его голыми руками не возьмешь. – Лунатизмом, смею надеяться, не страдаем. – Тут Джордж сознательно ускоряет ход, чтобы сержант, держась рядом, пыхтел и отдувался. – Да только вот ведь какая штука: вся округа наводнена специальными констеблями. Буквально наводнена. Так что даже со-ли-си-тор не решится разгуливать по ночам. – Не останавливаясь, Джордж бросает презрительный взгляд на этого пустого, шумливого фанфарона. – О да, со-ли-си-тор. Надеюсь, такая профессия придется вам очень кстати, уважаемый. Как говорится, кто предупрежден, тот вооружен, или наоборот.

Об этой сцене Джордж дома не рассказывает. У него есть более насущные заботы: с вечерней почтой доставили конверт из Кэннока, надписанный уже знакомым почерком. Письмо адресовано Джорджу; отправитель – «Поборник Справедливости»:

Я тебя не знаю, но иногда вижу на вокзале и догадываюсь, что при знакомстве ты бы мне не понравился – туземцев не люблю. Но считаю, что каждый заслуживает справедливого обращения, а потому пишу тебе это письмо, поскольку не верю, что ты причастен к жестоким преступлениям, которые нынче у всех на устах. Люди в один голос заявили, что это твоих рук дело, ведь здесь тебя за своего не держат, а ты спишь и видишь, как бы отомстить. Вот полицейские и взялись за тобой следить, да только ничего не выследили и теперь пасут кое-кого другого… Но если будет зарезана еще одна лошадь, все укажут на тебя, так что уезжай-ка ты в отпуск и пересиди где-нибудь следующее происшествие. По расчетам полиции, случится оно в конце месяца, как и предыдущее. Уноси ноги, пока не поздно.

Джордж и бровью не ведет.

– Клевета, – бросает он. – Более того, prima facie [5]я бы усмотрел в этом распространение заведомо ложных сведений.

– Опять то же самое, – говорит его мать, и Джордж понимает, что она на грани слез. – Все сначала. Они не успокоятся, пока нас отсюда не выживут.

– Шарлотта, – твердо говорит Шапурджи, – об этом даже речи быть не может. Мы никогда не покинем приход, разве что отправимся вслед за дядюшкой Компсоном. И если Господу угодно, чтобы на пути к вечному покою мы страдали, то не нам ставить под сомнение волю Господа.

А ведь Джордж порой оказывается близок к тому, чтобы поставить под сомнение волю Господа. Например: за что страдает его мать, сама добродетель, которая у них в приходе оказывает вспомоществование всем обездоленным и больным? А если, как утверждает отец, все сущее во власти Господа, то и Стаффордское подразделение полиции со своим пресловутым бездействием тоже в Его власти. Но Джорджу становится все труднее заговорить об этом вслух; есть вещи, на которые даже намекнуть невозможно.