Валентин Лавров - Ненависть вождя и любовь разбойника

— Ольга Григорьевна, меня зовут Фёдор Яковлевич. Ваше предложение заманчиво. Напишите его… Мы учтём вашу заслугу перед страной Советов. Мы умеем быть благодарными. Помогите нам обезвредить Кошелькова, мы гарантируем вам свободу, жилую площадь в Москве и хорошо оплачиваемую работу.

— Фёдор Яковлевич, я помогу вам. Жилплощадь — хорошо, а пока хотя бы поместите меня в отдельную камеру.

В моей женщины курят, ругаются нецензурно — мне это неприятно. И хорошо было бы, если бы принесли книги, философские произведения Льва Николаевича Толстого. Это чтение меня успокаивает.

— Непременно! И вам будет обеспечен усиленный паёк, из ресторана «Иртыш» будут носить.

«Иртыш» располагался на том месте, где теперь Центральный детский мир.

Сразу после допроса Ольгу отвели в отдельную камеру, надзиратели сами перенесли её вещи. На ужин ей дали бифштекс под яйцом, жульен из птицы, стакан красного вина. Уже незадолго до отбоя (в 22 часа) корпусной (старший надзиратель) открыл в металлических дверях окошко (на уровне пупка) и протянул конволют (сборник, составленный из ранее самостоятельно изданных произведений печати, переплетённых в один том). — 14, 15 и 16 тома полного собрания сочинений Толстого: «Исповедь», «В чём моя вера», «Учение Христа…» и другие религиозные сочинения, изданные в 1913 году в типографии Сытина. По иронии судьбы именно Сытина не так давно обчистили бандиты.

По приказу Мартынова книгу разыскали у старообрядца Ивана Фадеева в книжной лавке, что на Лубянской горе. Чекисты уже успели украсить страницы штампами «Внутренняя тюрьма ГУ ГБ». И строгое предупреждение: «Воспрещается делать на книгах надписи, отчёркивания ногтём, пометки и вырывать листы, за что виновный будет лишаться чтения вплоть до наказания».

(Неисповедимы пути Господни: этот экземпляр спустя десятилетия попал в мою библиотеку. Книга хранит следы не до конца вытравленных хлоркой тюремных штампов.)

На завтрак подали какао, эклеры, омлет с сарделькой.

Потом повели на прогулку. По стёртым тысячами ног ступенькам она поднялась на крышу. Там на огороженном высокими стенами прямоугольнике Ольга целый час глядела на голубое небо и завидовала птицам, высоко летавшим над головой.

Ольга была растрогана вниманием Мартынова, по неопытности поверила его речам. Она попросила бумагу и карандаш, написала:

«Особому Отделу московской ЧК. Заявление. Я предлагаю свои услуги в поиске Кошелькова. Где он скрывается, не знаю, но уверена, что если буду на свободе, он ко мне придёт, поскольку очень в меня влюблён».

Прошло два дня. Ответа не последовало. Её помощь не была больше нужна. «Усиленный паёк» перестали носить и снова перевели в общую камеру, в которой стояла зловонная параша — большой бак, куда опорожнялись несчастные женщины. Бак выносили сами заключённые два раза в сутки — после утреннего подъёма и перед отбоем. В камерах был лишь водопроводный кран с маленькой раковиной и кусочек хозяйственного мыла.

Легче стало, когда перевели в Лефортовскую тюрьму: там кроме водопроводного крана в камере был унитаз. И неплохая библиотека.

Дело в том, что весёлого и щедрого бандита Яшки Кошелькова уже не было в живых. Чекистам в руки попались несколько налётчиков из банды Кошелькова. Их долго не держали, быстро ставили к стенке. Один хотел «купить» жизнь. Он назвал адрес, где затаился Яшка: Старый Божедомский переулок, 8.

Мартынов, руководивший засадой, так описал финальную сцену:

«Мы Яшку увидели, он появился. Он шёл с одним из своих сообщников (Емельяновым. — В.Л.)… Не было места для раздумий. Не нужно было стараться взять его живым. Лишь бы как-нибудь взять! Мы выскочили и стали стрелять. Первым же выстрелом попали в голову Яшкину сообщнику. Он завернулся по оси от силы удара, его бросило к воротам, и сразу вышел из боя. А Яшка применил свою любимую систему: стрелял сразу из двух револьверов. Но выстрелом из карабина был смертельно ранен. Яшка, обливаясь кровью, стрелял ещё сидя, затем завалился навзничь… Но уже лёжа, полуослепший от крови, заливавшей лицо, механически продолжал жать на гашетки, посыпая пули в небесную синь».

Яшка Кошельков, напичканный пулями, умер в Лефортовском тюремном лазарете. Удивительно, но он жил ещё восемнадцать часов! В бреду, коснеющими губами он повторял единственное слово — «Ольга». На лице застыла странная печальная улыбка. В последние мгновения он думал о той, которая навсегда покорила его сердце. И которую никогда не увидит…