Анатолий Леонов - Тайна псалтыри

– Зачем?

Игуменья Ольга встала с колен, отряхнув подол рясы, и, повернувшись, посмотрела ему прямо в глаза.

– А что прикажешь делать, Григорий Федорович? Ты приехал и уехал. Тебя тут нет, а кто здесь власть? От царя Василия Шуйского здесь больше года как отложились. Здесь царь – Дмитрий.

– Царь Дмитрий твой – самозванец! Вор Тушинский! – гневно закричал князь Иван, мешая Марии перебинтовать ему рану.

– Сказывают, вор, – согласно кивнула головой игуменья Ольга, – а в городе и уезде везде его люди. У атамана Андрея Просовецкого [116] Атаман. Ярый приверженец Лжедмитрия II. Военный и государственный деятель начала XVII века. пять сотен сабель, а у тебя, Образцов, сколько? Одна, что на боку висит? Докажи, что ты власть, и мы с радостью пойдем за тобой, а нет, не обессудь, воевода, скатертью дорога. Нам здесь жить.

– Крамольничаешь, мать игуменья, – мрачно произнес Феона, краем уха прислушиваясь к тревожному затишью наверху. Тишина сейчас волновала его больше, чем слова монахини.

– Ты же знаешь, я сюда не по своим интересам прибыл, дело мое патриархом Гермогеном [117] Патриарх Московский и всея Руси (1606–1612), известный церковный общественный деятель эпохи Смутного времени. Канонизирован Русской православной церковью. поручено. Перед ним и ответ держать буду. Все расскажу и о тебе вспомню, раба Божья Ольга…

– Вспомни, – огрызнулась игуменья, бросив на Феону колючий взгляд, – только сначала отсюда выберись!

– Я выберусь, – сухо ответил Феона, глазами прикидывая, чем завалить проход на случай штурма усыпальницы.

– Зачем тебе все это, Григорий Федорович? – с неожиданным сочувствием спросила игуменья.

– Что именно?

– Война эта? Шуйский низложен. Димитрий, Тушинский вор, по слухам, не сегодня завтра за ним последует. В Москве бояре королевичу Владиславу [118] Владислав IV (1595–1648) – король польский и великий князь литовский с 1633 года, старший сын Сигизмунда III. В 1610 году как русский царь принял присягу московского правительства и их людей. присягнули. Своего царя, как рождественского гуся, на польский кисель из соплей поменяли! А ты все воюешь. Не устал?

– Не быть иноземцу царем на земле Русской! – запальчиво воскликнул Феона, до хруста в костях сжимая тыльник [119] Навершие крыжа (эфеса) сабли. своей сабли.

В этот момент сверху возобновились мощные удары по двери в подклеть. На этот раз били топорами и кувалдами.

Игуменья Ольга, указывая пальцем вверх, едко ответила:

– Это ты скажи лисовчикам, которые наверху дверь доламывают.

В ответ Феона улыбнулся и пожал плечами, деловито укладывая саблю и пистолеты на могильную плиту Евдокии Старицкой. Закончив с этим, он, засучив рукава кафтана, схватился за верхний край алтаря, собираясь обрушить его вниз, чтобы завалить проход в склеп.

– Не надо, – остановила его игуменья, положив руку на плечо. – Бери, воевода, царевну и беги. За алтарем потайной ход на колокольню. Возьми ключ. Выберешься на двор, иди к Приказной палате. Там есть выход за монастырскую стену. Поспеши!

Взяв ключ с холодной как лед ладони игуменьи Ольги, Феона вопросительно посмотрел на царицу Марию. Та, все поняв, отрицательно покачала головой.

– Нет, Григорий Федорович. Возьми Настеньку и беги один. Я хоть и не по своей воле, но приняла постриг. Мое место здесь, рядом с Богом. Береги мое солнышко, воевода, а я за вас каждый день молиться буду.

Мария повесила на шею младенцу золотой мощевик [120] Название емкостей для хранения частиц мощей. царя Василия Шуйского, нежно поцеловала уснувшую девочку и со слезами передала ее Феоне. Феона осторожно принял младенца на руки и, обернувшись, обратился к Шуйскому:

– Ну, князь, а ты?

Наверху запорожцы, кажется, наконец доломали неподдающуюся дверь и вот-вот должны были появиться в крипте.

– Нет, – ответил Шуйский, – далеко я не уйду, а вам буду только в тягость. Поляки мне ничего не сделают. Скорее всего, отправят вслед за братьями в Польшу. Но это я как-нибудь переживу, а ты спеши, Григорий Федорович. Береги мою племяшку. Вернусь – спрошу!

В это время сверху донесся пронзительный металлический скрежет, грохот и шум шагов по ступеням, сопровождаемый отборнейшей руганью. Феона поклонился остающимся и, прижав младенца к груди, скрылся за алтарем.

В абсолютной темноте, на ощупь он пробирался по потайному ходу, когда вдруг услышал откуда-то сбоку занудливый трескучий речитатив отца будильника.