Анатолий Леонов - Тайна псалтыри

– Где моя дочь? – услышал он. – Где моя Настя? – повторила царица уже голосом, срывающимся на крик.

В следующий миг она бросилась к двери и попыталась выбежать наружу, но Феона схватил ее за плечи и крепко прижал к себе, глазами ища князя.

– Иван Иванович, ты где? – просил он, перекрикивая рыдания обезумевшей от отчаяния женщины.

– Тут я, Григорий Федорович! Зацепила меня пуля, уж не знаю, выживу ли? – услышал Феона его хриплый голос откуда-то снизу. Шуйский сидел на ступенях, ведущих в усыпальницу, и прижимал правой рукой рваную рану на левом плече. Увидев свежую кровь, обильно сочившуюся по пальцам деверя, Мария охнула, закатила глаза и потеряла сознание.

– Ну вот и хорошо, – облегченно произнес Феона, пристраивая царицу на ступени рядом с Шуйским, – сама успокоилась. Посидите здесь вдвоем, а я скоро вернусь и перевяжу твою рану, князь.

Хорошо смазанные петли двери не издали ни звука, когда Феона осторожно приоткрыл ее и выглянул наружу. При свете полной луны усиленном отражением от белоснежного покрова, лежащего на монастырском дворе, и одного не потухшего светильника, торчащего из сугроба фитилем вверх, он смог оглядеться, оставаясь незамеченным в тени переднего крыльца собора. В полутора саженях от него неподвижно лежала мамка царевны, все еще прижимая к груди туго запеленатый кулек с орущим младенцем. Крики ребенка успокоили Феону, но не сильно. Оба слуги Шуйского лежали шагах в пяти от кормилицы, уткнувшись лицом в снежный наст. К ним осторожно, держа в одной руке саблю, а в другой пистолет, приближался чубатый запорожец, без головного убора, в овчинном кожухе нараспашку. Под кожухом поблескивала стальная кольчуга, надетая поверх кафтана. Позади у кустов бересклета стояло шесть его товарищей, неспешно перезаряжавших пистолеты.

Решение пришло мгновенно. Вытащив из сапога нож, по форме больше напоминающий длинный наконечник копья, Феона с кошачьей ловкостью одним прыжком добрался до тела кормилицы, одновременно метнув нож в шедшего ему навстречу казака. Бросок был безупречным. Лезвие вошло под кадык снизу вверх, перебив позвоночник у основания черепа. Чубатый так ничего и не успел понять, беззвучно рухнув ничком в сугроб.

Приняв из ослабевших рук кулек с плачущим младенцем, Феона бросил быстрый взгляд на кормилицу. Полнощекая молодка с удивлением глядела своими большими глазами на яркую луну, а во лбу ее зияла черная дыра, от которой шел легкий дымок с запахом пороха и две тонкие струйки крови стекали по виску на белый снег, делая его алым. Феона ладонью прикрыл ей глаза и метнулся обратно в подклет как раз вовремя. Со стороны запорожцев послышались тревожные окрики, перешедшие в крики, ругань и проклятья. Раздались новые выстрелы, но было уже поздно. Феона уже закрылся изнутри на железный засов, а дубовой двери, окованной медью, и мушкетные пули были нипочем.

Феона передал ребенка едва пришедшей в себя и еще не верящей своему счастью матери, подхватил под мышку раненого князя и спустился обратно в усыпальницу. Игуменья Ольга, стоя на коленях спиной к вошедшим, спокойно молилась перед иконой Богородицы, словно весь шум за пределами крипты [114] Одно или несколько подземных сводчатых помещений, расположенных под алтарной и хоральной частями храма и служащих для погребения и выставления для почитания мощей святых и мучеников. ее не касался. Усадив князя на каменный пол у гробницы Соломонии Сабуровой, Феона вытащил из-за пояса пистолет и взвел курок. Подойдя к игуменье, он приставил пистолет к ее затылку.

– Ну что, мать настоятельница, – сказал он хрипло, – значит, продала нас? Не продешевила, надеюсь? Почем теперь царские дети идут?

Игуменья Ольга склонила голову и опустила плечи, словно в ожидании выстрела, но ответила, не оборачиваясь, на удивление спокойным и ровным голосом:

– Стреляй, воевода, чего уж, моя вина! Не должно было так случиться. Келарь [115] Монах (монахиня), заведующий хозяйством монастыря. Елевферия обещала, что поляки никого не тронут. За Анастасией они приехали.

– Да как же так можно, – возмутилась бывшая царица, крепко прижимая ребенка к груди, – чем же мы провинились перед тобой, матушка? Кровиночку мою невинную волкам на съедение!

Сверху послышались глухие удары. Лихие запорожцы пытались выбить могучими плечами тяжелую дверь, но она делалась как раз для того, чтобы противостоять таким попыткам, и поддаваться явно не спешила. Феона убрал пистолет от головы настоятельницы, поставив курок на предохранитель, и спросил коротко: