Николай Волынский - Наследство последнего императора. 2-я книга

Короче, привезли нас в Пермь и сразу в тюрьму.

– Там, я слышал, порядки потяжелее, чем у нас, – заметил Пинчуков

– Как сказать… Я не почувствовал. Смотритель тамошний благожелательным человеком оказался. Но кормили плохо.

На прогулку выходили только я и майор Смирнов. Когда хотели, тогда и гуляли: запретов не было. Сербы не ходили, боялись: во дворе иногда заключённых расстреливали. На глазах у всех охрана убила бывшего жандармского офицера Знамеровского. В тот день к нему жена с сыном из Гатчины приехали, но свидания им не давали. Знамеровский и выразил неудовольствие, сказал охране что-то резкое. Его тут же и убили. Прямо во дворе.

И вот как-то ночью приходит в камеру надзиратель:

– Кто Волков? Одевайтесь.

Привёл в контору. Там ждут трое красноармейцев. При оружии. Простые, славные русские парни.

Пришли Гендрикова и Шнейдер. Настенька Гендрикова спрашивает, куда нас теперь.

Внутренний вид Пермской губернской тюрьмы

– В пересыльную тюрьму.

– А потом?

– А потом в Москву. Это уж точно на сей раз, не сомневайтесь.

Настенька и Шнейдер повеселели: не на расстрел. Мне же стало очень тревожно – до холода в сердце.

Когда набралось заключённых одиннадцать человек, мы колонной, попарно, тронулись в путь.

Вели нас пятеро конвоиров, командиром матрос – весёлый, с папироской.

Провели нас через весь город. Скоро на Сибирский тракт вышли. Я удивляюсь: где же пересыльная тюрьма? Один арестант мне отвечает:

– Давным-давно миновали пересыльную. Я знаю, я сам тюремный инспектор.

Значит, на расстрел.

И тут я внезапно окоченел, будто в лёд превратился. Ни страха, ни ужаса – никакого чувства. Будто я – уже и не я.

Оглянулся, вижу, старушка Шнейдер с корзиночкой в руках едва ковыляет. Настеньку не вижу.

Едут навстречу крестьяне, несколько возов с сеном. Остановились, заговорили с конвоем.

Матрос дал команду свистком – стали и мы. Смотрю на ближайший воз, на лошадь, которая сзади чужого воза стала и сено из него щиплет.

И тут словно молния ударила меня. Будто со стороны себя самого вижу: как я в темноте проскальзываю между лошадью и возом на другую сторону дороги и в лес. Хорошо, прыгну, а дальше? Вдруг там забор! Ведь не видно ничего.

Снова свисток матроса:

– Вперёд!

Мы идём.

Стало чуть-чуть светать. Оказалось, не зря сомневался: по обеим сторонам дороги высокая изгородь, выше моего роста.

И вдруг наши конвойные такие любезные, такие услужливые стали! Предлагают каждому, у кого вещи, помочь нести дальше. Всё ясно. Чтоб не мёртвых грабить. Отобрали корзиночку и у Шнейдер. А в корзиночке той, я ещё в тюрьме видел, две деревянные ложки, несколько кусочков хлеба да ещё мелочь какая-то женская. Пустяки, в общем. Всё равно взяли, мародёры.

Свисток. Матрос кричит:

– Направо!

Свернули на другую дорогу, боковую, – в лес. Здесь уже забора нет. Снова свисток.

– Стой! – кричит матрос.

Снова возы с сеном нам навстречу. И эти остановились, мужики с конвоем разговаривают.

Тут слышу голос где-то в глубине у меня – то ли в сердце, то ли в душе. И говорит мне с укоризной: «Ну что же ты стоишь, глупец! Беги!» И сразу как будто кто-то сильно толкнул меня в спину, хотя сзади не было никого. Но боль от толчка была натуральная и затихла не скоро. «Спаси, Господи!» – подумал я. Перекрестился, пригнулся, проскочил между возом и лошадью, перепрыгнул канаву и пустился изо всех сил в лес.

Лесок был редкий, мелкий, сплошной валежник под ногами. Сзади кричат: «Стой! Стреляю!» Я ещё больше наддал, как вдруг споткнулся. И в тот же момент раздался выстрел, потом второй. Пули просвистели над головой.

Слышу: «Всё, готов!» И потом: «Не останавливаться, вперёд!» И свисток матроса.

Выдержал я минуту, резко вскочил и, петляя, добежал до больших деревьев.

Я мчался без остановки, продирался через кусты, завалы бурелома, через валежник. Провалился в болотце по пояс, выбрался, слышу: винтовочные залпы вдалеке.

Потом узнал: расстреляли всех, а на старушку Шнейдер, видно, из-за её нищей корзинки, даже пулю пожалели. Прикладом снесли ей полчерепа, головной мозг выпал на землю. Слава Богу, хоть скончалась в секунду. А некоторые умерли не сразу, их опять же прикладами добивали.

Волков замолчал, потёр ладонью грудь с левой стороны.

– Ещё стопочку? – предложил Пинчуков. – Как лекарство.

– Лекарство? – усмехнулся Волков. – Разве есть лекарство от ежедневных ужасов? Главное, какой смысл большевикам в таких зверствах? Врагов себе плодят. Чем им угрожала Шнейдер? Настенька? Я?