Микаель Ниеми - Сварить медведя

– Что у тебя с головой? – спросил он, на всякий случай, очень тихо.

Я тоже был почти уверен: у дверей подслушивают.

Она молчала. Слышала ли?

– Я вижу на правом виске… Можно чуть-чуть откинуть волосы?

Не дожидаясь ответа, прост осторожно отвел в сторону прядь волос. На опухшем виске красовался безобразный синяк.

– Запиши, – кивнул он мне, что я и поспешил сделать. – А шею можешь показать? – Прост постарался попросить как можно мягче, без нажима.

И тут она посмотрела ему в глаза. Блеснули огромные черные зрачки.

– Я только посмотрю… ничего страшного.

Прост понимал – после всего пережитого ее пугало любое прикосновение. Но так и непонятно, разрешает она осмотреть шею или нет? Ни согласия, ни отказа. Только задышала быстрее – хрипло, с перерывами.

– Если бы ты позволила мне чуть-чуть откинуть простыню… вот так, теперь я вижу. На шее синяки. Тебе больно?

На этот раз – впервые за все время! – она почти незаметно утвердительно наклонила голову и судорожно, со всхлипом вздохнула.

– А откуда они, эти синяки? Ты помнишь?

Юлина хотела что-то сказать, но голос ей не повиновался. Подняла руки и растопырила пальцы наподобие когтей.

– Он? Он начал тебя душить?

Она, по-прежнему молча, но выразительно показала, как насильник схватил ее за шею, начал трясти и как она почти потеряла сознание.

– А дальше? Он тебя отпустил?

– Нет… – с трудом прошептала она единственное слово.

– Значит, ты что-то сделала?

– Там… у тропы…

– Это важно. Значит, он напал на тебя в лесу, а не в сарае. Схватил за шею и начал душить. Но тут что-то случилось?

Юлина слабо кивнула.

– Кто-то помешал? Кто-то проходил мимо?

– Нет… это я… я…

Ей было трудно говорить, при каждом слове она морщилась от боли. Замолчала, подняла руку и махнула, будто отрубила что-то.

– Ты его ударила? Сильно ударила?

Она, не опуская руки, показала на голову, а потом сделала такое же рубящее движение.

– Не понимаю… Юлина?

Она повернула голову и показала на волосы.

– Он схватил тебя за волосы?

– Заколка… – сипло, еле слышно прошептала девушка.

И прост тут же понял.

– Ты ткнула его заколкой для волос?

Кивок.

– В какое место ты его ткнула?

Юлина подняла руку и дрожащими пальцами прикоснулась к левому плечу проста.

– В плечо? – Он возбужденно кивнул мне: – Запиши. Спасибо, дорогая девочка, это очень важно. То, что ты рассказала, – очень важно. А могу я взглянуть на эту заколку?

Отрицательное движение головы – нет, не можете.

– А ты знаешь этого мужчину? Кем бы он мог быть?

Юлина попыталась что-то сказать, издала какой-то странный, похожий на воронье карканье звук и натянула простыню на лицо.

– Лица ты не видела? Он закрыл лицо тряпкой?

Слабый кивок.

– Может, что-то еще привлекло твое внимание? Как он был одет? Бродяга? Наемный работник? Слуга?

– Х-х-х … – прошипела она, словно пытаясь отхаркаться, – h-hh-h-herrasmies…

Прост глянул на меня. Я молча кивнул. Понятно. Herrasmies. Из господ.

– Спасибо, Юлина. Храни тебя Бог.

Губы девушки искривились, лицо сморщилось. Она внезапно перестала дышать, тело судорожно изогнулось. Прост молча склонился и пальцем начертил на ее лбу крест. Потом еще раз. И еще. При этом он что-то нашептывал, но так тихо, что я слышал только отдельные слова.

– Греха на тебе нет… ты спасла свою… защищалась… – И чуть громче: – Иисус с тобой, дитя. Протяни руку – и Он придет на помощь.

Дверь у меня за спиной скрипнула. Я оглянулся – Кристина. Она не вошла в спальню – от дверей робко и беспокойно смотрела на дочь.

– Сегодня ночью спите с ней, Кристина. Постель широкая. – Прост встал и расправил плечи.

Кристина молча кивнула.

– И еще… я хотел бы позаимствовать у вас вот это. – Он взял влажную тряпку, которой вытирал лоб Юлины, и сунул в карман.

Коровник в Кентте ничем не напоминал вчерашний праздник – огромное серое, полуразвалившееся сооружение. Никакой музыки, никакого пения – мертвая тишина, если не считать изредка доносящегося спокойного мычания животных на выпасе. Прост поднял с травы пустую бутылку, вылил последние капли на ладонь и с гримасой отвращения понюхал. Потом открыл дверь и вошел. Как только я сам переступил порог, вновь услышал музыку, ритмичные удары, хлопки и притопы, увидел элегантные прыжки Нильса Густафа. Закрыл глаза и представил: моя рука все еще лежит на талии Марии.

Прост, ворча что-то себе под нос, поднял с пола ленту для волос – видно, кто-то потерял в лихорадке танца.