Аполлинарий Колдунов - Крысолов [СИ]

На утро Савинков уже звонил в квартиру Татарова. Дверь открыла мать Татарова, седая сухонькая старушка. Савинков поздоровался и спросил:

— Дома ли Юрий Николаевич?

— Дома, зайдите сюда, — старушка пропустила Савинкова в квартиру.

Савинков прошел в невысокую, длинную, уставленную цветами залу. Минут через пять на пороге появилась плотная, высокая фигура Татарова. Увидев Савинкова, он в нерешительности остановился на пороге.

— Чем могу вам служить?

— Здравствуй, Юрий, — сказал Борис. — Я проездом в Варшаве. Здесь все члены следственной комиссии ЦК. Мы хотели бы дать тебе возможность оправдаться.

На щеках Татарова выступили красные пятна, руки задрожали. Татаров, похоже, догадался, зачем приехал Савинков.

— Мне нечего говорить, — во рту вдруг пересохло, и Татаров проговорил это почти шепотом.

— Ты знаешь, Юрий, есть новые факты, — Савинков был совершенно спокоен, как будто приглашал Татарова не на его собственную казнь, а на увеселительную прогулку с дамами. — Есть мнение, что провокатор на самом деле не ты, а другой.

— Кто? — резко спросил Татаров.

Савинков понял, что сболтнул лишнего. Назвать сразу он никого не мог. Не приходило в голову.

— Вообще, — замявшись, сказал Савинков, — Влада, кажется, что-то напутала, вернее, напутал ее информатор…

Татаров сделал вид, что поверил. Он находился на последней стадии, еще немного и он сорвался бы.

— Так ты придешь? — спросил Савинков.

— А кто там будет?

— Все наши — Чернов, Тютчев, я. Ну, как?

Татаров напрягся.

— А ведь вы уверены, что я провокатор. Как же вы не испугались прийти ко мне?

Савинков не ожидал такого вопроса. Он онемел.

Надо что-то придумать, — пронеслось в его голове, — иначе все пропало.

— Ну, — начал Борис, — для меня этот вопрос еще не до конца прояснен.

И Савинков замолчал. Татаров тоже молчал. Он неотрывно смотрел в глаза Савинкову. Но Борис сумел выдержать этот взгляд и даже смог криво улыбнуться.

— Хорошо, я приду, — проговорил Татаров и протянул руку Савинкову. Тот, совершенно не смутившись, пожал руку, назвал адрес и быстро удалился.

Назаров занял позицию в дворницкой. Дворник оказался мужик разговорчивый, тем более что Назаров принес с собой бутылку вина. Пил в основном дворник, а Назаров смотрел в окно. Около девяти вечера он заметил Татарова, который быстро прошел к подъезду.

Назаров посидел еще с минуту: рассчитав, что Татаров уже поднялся наверх, вышел из дворницкой и пошел в подъезд.

Однако Татаров не стал подниматься. Он затаился под лестницей и, увидев прошедшего наверх Назарова, мгновенно все понял. Он выскочил из подъезда и побежал домой.

Савинков первым понял, что Татаров их переиграл.

— Оставлять его живым, нельзя ни при каких обстоятельствах, — спокойно сказал Савинков.

Сейчас он один сохранял хладнокровие, в то время как остальные были взвинчены, и едва не бросались на стену от злости и бессилия.

— Что ты предлагаешь, Борис? — неожиданное перейдя на ты, спросил Федор Назаров. В руках он нервно сжимал револьвер.

— Надо его убить, вот и все.

— Но как? — воскликнул Федор.

— Просто пойти сейчас к нему и застрелить, — сказал Савинков так равнодушно, словно предлагал Назарову пойти в бакалейную лавку купить припасов.

Назаров секунду смотрел на Савинкова, потом решительно поднялся и сказал:

— Ты прав. Ты как всегда прав, Борис. Я так и сделаю.

Назаров вошел в парадное. Сейчас он ничего не видел перед собой и действовал машинально. По дороге к дому Татарова он все продумал. Войдет в квартиру, попросит позвать Юрия и, когда тот появится в поле его зрения, сразу застрелит. Нет! Сначала он объявит ему, что приводит приговор в исполнение. Да! Только так.

Все было очень просто, и Федор не предвидел никаких осложнений. Он опасался только одного: чтобы Татаров не уехал раньше, чем он придет к нему.

В парадном Назаров, не осматриваясь по сторонам, прошел к лестнице. Он знал, что ему нужно на второй этаж, в квартиру пять.

Федор был так взвинчен, что окрик: «Стой! Куда?» — раздавшийся сбоку, подбросил его. Он резко развернулся, и увидел швейцара.

— Куда идешь? — повторил швейцар.

У Федора пересохло во рту. Он не мог сообразить, как лучше ответить.

— В шестую, — губы пересохли, сердце стучало, как молот, отдаваясь в висках тяжелыми ударами.

— К протоиерею Гусеву? — снова спросил швейцар.