Николай Пахомов - Шемячичъ [Proza.ry]

Не винил он и предавших его ближних своих: Дмитрия Настасьича и пана Кислинского. Даже их судьбами не интересовался, словно их никогда и не было.

А судьбы обоих доводчиков, если бы пожелал узнать, не были радужными. Дмитрий сгинул в одной из стычек с татарами, прорвавшимися до порубежий Северщины. Кислинский же, взалкав якобы спрятанных в подземных ходах Шемякинских теремов сокровищ, несмотря на преклонные годы, бросился на их поиски и был завален обвалившейся землей. Словом, воздалось обим по делам их…

Не жалел он и себя, смирив гордыню и отдавшись на Господний промысел. Ибо «без воли Всевышнего и волос с головы не падет». Да чего жалеть — коли толку от жалости этой никакого.

И чем больше размышлял о своих деяниях, тем больше убеждался, что ничего доброго им за все годы не сделано. Церкви? Монастырь? Так их все князья строят… Ничего необычного. Ну, разве что, защита Руси от татар, где он преуспел поболее многих князей Севершины, да подарок Настасье. Но и тут последнее сделано по воле его родителя, а не по его разумению. Так что даже этим гордиться нет причины. К тому же ни Дмитрия, ни Забавы — побочных детей отца — он так и не признал. А они, наверное, тоже страдали…

Темно и душно в узилище. Воздух сыр и затхл. Ни одного живого звука, лишь шуршание и возня мышей в сгнившей соломе — последнего одра князя.

— Как служба, старлей? — поздоровавшись за руку, поинтересовался сочинитель у розыскника Алексея Письменова. — Забодала, как коза-дереза, или задрала, как волчица?..

Ветеран и сыщик встретились возле отдела полиции на улице Черняховского. День был по-весеннему ясный и теплый. От снежных сугробов, возвышавшихся на обочинах с Сороков до Благовещенья, не осталось и следа. Радуясь оживающей природе, из кирпичных и железобетонных клеток-квартир на улицу выпорхнули жители поселка резинщиков. Даже старики, подпирая себя палочками и костыликами, двинулись в сторону рынка: на товары поглазеть. Купить-то с их хиленькой пенсией, да к тому же после обдираловки управляющими компаниями ЖКХ, вряд ли что можно. А за погляд современные бизнесмены денег пока не брали — вот и тянулись старики на рынок, лишь бы подальше от поднадоевших за зиму и затяжную весну квартир. И куда им еще идти, не в театр же… Впрочем, можно было и в церковь строящуюся заглянуть. Она рядом с рынком. Только и там тоже любят денежки…

Поселок резинщиков, хоть и окраина города, хоть и не соответствует уже своему названию — от былой славы завода резиново-технических изделий лишь воспоминания остались, — но живет. По улице Черняховского не только пешеходы по тротуарам топают, но и машины снуют одна за другой. Хорошо, что в одном направлении, в сторону проспекта Кулакова, а то и не перейти дорогу. Народ хоть и жалуется на бедность и несправедливость, на власть и неустроенность, но автомобилей стало — не протиснуться.

— Не старлей, а капитан, — поправил мягко розыскник, дернув многозначительно бровью. — Хватит в старлеях бегать, пора и в капитанах походить… Хотя от количества звездочек на погонах суть-то не меняется…

— Поздравляю, — вновь протянул ладонь сочинитель.

— А жизнь?.. И забодала, и задрала, — махнул рукой опер. — А ваша как? Слышал, заходили, искали, но я далече был…

— И заходил, и искал…

— По какой надобности? — распахнул широко-широко свои черные глаза опер.

— Да поговорить собирался…

— О чем же? — теперь прищурился он, спрятав в прищуре черное пламя заинтересованного взора.

— О рыльском князе Шемячиче.

— А что о нем говорить: был да сплыл… — хмыкнул удивленно. — Кажется, умер в тюремном заключении или, как тогда говорили, в узилище какого-то монастыря в августе 1529 года…

— 10 августа, — уточнил сочинитель.

— Да, 10 августа, — вспомнив, подтвердил Письменов. — И, как помнится, у него остался сын Иван, также закончивший свои дни в монастыре. А вот когда умер, уже не помню. Ныне, сами понимаете, другие цифры волнуют…

— Иван Васильевич умер в 1561 году, будучи иноком Троицко-Сергиевского монастыря.

— Оказывается, вы все сами знаете, — полыхнул вновь черным пламенем взор розыскника. — Или ума пытаете?..

— Поговорить хочется, а не ума пытать, — попытался развеять оперские сомнения и подозрения сочинитель. — К сожалению, когда на темы истории… то и не с кем… А ты, знаю, не только Интернетом в минуты досуга увлекаешься, но и историей Отечества. Вот и хочется, где послушать, где мнением обменяться, где наболевшим поделиться…