Дарья Дезомбре - Сеть птицелова

Дело было так. Они расположились с Николенькой прямо на ковре рядом с нарядной коробкой из англицкого магазина: кусочки географической карты были не просто новомодным увлечением – Авдотья взялась, за отпущенным по болезни гувернером, подтянуть брата в географии. Тут надобно заметить, что лето двенадцатого года выдалось у Николеньки необыкновенно ленивое: если бы не счастливый случай инфлюэнцы у месье Блуа, пришлось бы младшему сиятельству трудиться поболе. Как часто говаривал папенька: «Гаснет душа, если мысль дремлет в праздности. От праздности до порока один шаг». Дабы не подвергнуть юную душу пороку, ее укрепляли, тренируя память.

Позволим себе краткое отступление. Память в ту далекую от возможностей добыть информацию наскоком эпоху считалась изрядным талантом. Без нее, как полагали, слабы все другие способности ума. Подражали императору Фридриху, затверживавшему каждый день по двадцати стихов. Потому-то в городе Николенька, как и всякий московский недоросль, вставал в семь и после утреннего чаю прогуливался с гувернером вкруг пруда по саду. С девяти до двенадцати твердил уроки, затем наступала часовая «рекреация», после чего подавался обед. В три часа для Николеньки снова начиналась учебная страда – до шести. Засим вновь чай и прогулка – зимой в экипаже, весною и осенью пешком – по Тверскому бульвару. Всего шесть часов активного учения, и это еще с поправкой на московское сибаритство. Николенькин сверстник в северной столице следовал Фридриху с еще большим рвением: кроме уроков в те же часы гуляли лишь раз в день (весьма простительная корреляция на питерские погоды) – в Летнем саду и по Английской набережной, а вечером с восьми до девяти делали уроки, называвшиеся в то время «приготовления», особливо напирая на математику. Летняя пора (о наши жестокие предки!) вовсе не считалась поводом отлынивать от занятий. Вот почему за отсутствием гувернера маменьке предстояло выделить из многочисленных хозяйских обязанностей время на преподавание Закона Божьего, папеньке – на уроки истории, которые тот заменил на чтение увесистых трудов Плутарха и князя Щербатова. Авдотья же пошла еще дальше, решив, что английский пазл – лучший способ учить географию, а гербарий – ботанику, чем намного опередила педагогическую мысль той эпохи, считавшую, что зубрежка есть мать учения.

Итак, княжна склонилась было над наклеенными на тонкую панель из ливанского кедра кусочками карты, как вдруг краем глаза увидела книгу, небрежно оставленную на диване, и замерла, сразу узнав обложку. Когда же, тщетно пыталась вспомнить княжна, она в последний раз держала ее в руках: в саду? в гостиной? Понятно, о чем могла подумать маменька, увидев этот объемный томик, но, возможно, Александра Гавриловна еще не успела его заметить, а раз так…

– Эдокси, ты отвлекаешься! – нахмурился Николенька, тщетно пытавшийся сложить Африку.

Большой кусок, озаглавленный «Sahara desert» [33] Пустыня Сахара ( англ .). , никак не подходил к более мелким частям «Триполи» и «Алжир», которые покрывала обобщающая надпись «Варвары». Напомним читателю, что большая половина Африки оставалась для современников Дуни белым пятном. Как, впрочем, и Дальний Запад североамериканского континента. Того более – наша Авдотья не подозревала о существовании Антарктиды – южный материк откроют лишь восемь лет спустя, – а рассказы об Австралии (обнаруженной всего-то сорока годами ранее) были для нее тем же, чем для нас – марсианские хроники.

Тем временем Дуня извиняюще посмотрела на брата:

– Голова болит, Николенька. Я, пожалуй, пойду прилягу.

– Ну вот! – Николя стукнул кулаком по ковру, отчего подпрыгнули, разлетаясь, кусочки пазла. – Вы стали как маман! Идите, попросите Настасью сделать вам уксусный компресс!

Дуня в ответ потрепала братца по светлым, с легкой рыжиной, кудрям.

– Обещаю тебе сложить вместе Европу – а это есть самая сложная часть.

Поднявшись с ковра, она быстрым движением забрала с дивана злосчастный том и прошла в свою комнату, где опустилась на кресло у постели и тут… увидела травинку, заложенную в страницы. Кто-то читал эту книгу после Авдотьи. Кто-то, сидевший в саду и наблюдавший одним глазом за кипящими медными тазами. Кто-то, сорвавший стебелек и воспользовавшийся им как закладкой. Кто-то, совершенно неверно истолковавший интерес дочери к словарю французских благородных фамилий. Выдохнув, Дуня решительно перевернула страницы и замерла над отмеченным былинкой разворотом.