Дарья Дезомбре - Сеть птицелова

Еще четверть часа подобной скачки, мимо высоко уходящих в спелое летнее небо золотых сосновых стволов, и впереди блеснула поверхность озера. Авдотья резко осадила кобылу, и та, изящно переступая тонкими ногами, стала спускаться к воде.

Услыхав за спиной ржание Дебриакова жеребца, Дуня, не поворачивая головы, поняла, что майор попытался попридержать коня, но тот, сбившись с ноги, зачастил и пошел под гору наметом. Краем глаза она увидела, как де Бриак, откинувшись назад, почти лежит на спине своего животного, и этот невольный изгиб его обтянутого мундиром стана был так грациозен (военная элита!), что она вдруг снова разозлилась: зачем понадобилась сия совместная прогулка? Они с Пустилье могли прекрасно добраться до места и без ее участия!

Не дожидаясь галантной руки француза, Дуня спрыгнула с лошади, сдернула перчатку и зачерпнула пригоршню воды, ставшей мгновенно мутной от взметнувшегося к поверхности песка. Расставив пальцы, неотрывно смотрела, как стекают меж ними сверкающие на полуденном солнце струи, пока в ладони не осталось с наперсток тех крупинок, ради которых они здесь и оказались.

– Это не то, – сказала она и отряхнула руку. – Слишком крупен. Слишком желт. – И наконец, обернулась к французу.

Тот стоял очень близко – почти неприлично близко, подумалось Авдотье, для человека, который не приходится ей кровным родственником. Лицо майора было непроницаемым.

– Что ж, прогулка оказалась напрасной, – озвучил он то, что Авдотья готова была высказать сама. Но почему-то это утверждение показалось ей обидным. – И мне жаль, что вам пришлось преодолеть весь этот путь в столь неприятном для вас обществе.

Дуня сглотнула.

– Это не так, – сказала она и хотела добавить положенную случаю любезность, но де Бриак остановил ее жестом ладони.

– Не стоит, княжна. Ваше воспитание нынче утром и так подверглось серьезному испытанию.

И добавил, когда они уже шагом въехали в лес:

– Боюсь, я поторопился записать вас в свои союзники. Война всегда будет стоять между нами. А взаимное доверие в подобных делах необходимо. Прошу прощения за свою бестактность нынче утром. Но боюсь, любая из совместных бесед может привести нас к грустной реальности. Хочу лишь заметить: никаких крупных сражений, кроме арьергардных стычек с русскими войсками, у нас не имелось. Возможно, это облегчит вашу вполне естественную тревогу о брате.

Авдотья молчала – но не потому, что мало чувствовала.

– Мне думалось, – мрачно усмехнулся француз, заполняя созданную Дуней паузу, – что сила личной симпатии двух людей может стать сильнее военной кампании двух империй. Но я ошибался. Война между нашими странами только началась – впереди, судя по молчанию вашего государя и воинственности моего, много крови и много страданий. Погибнут мои люди, возможно, ваши друзья и родня. Да и сам я смертен.

– Нет! – не выдержала Дуня. И тут же замолчала, покраснев.

– Вы прелестно краснеете, княжна, – вдруг рассмеялся, сверкнув зубами, де Бриак. – И мне весьма льстит, – поклонился он, – что вы желаете мне бессмертия.

– Нет, – повторила Дуня, мотнув головой, – я лишь желала сказать, что вы правы. Мы не должны думать о том, что принесет будущее, чем окончится война. Нам следует найти убийцу, потому что мы оба верим во Христа и его заповеди. Потому что мы оба – люди. Прошу вас, – и она, остановив лошадь, протянула к нему руку в узкой лайке, – не отказывайтесь от моей помощи.

Авдотью разбудил стук в окно. Полоса солнца, обычно припекавшая ей щеку при пробуждении, лежала еще на потолке. Отчего Дуня хоть не сразу, но поняла: утро совсем раннее. Она было вновь смежила вежды, но неизвестная птица продолжала настойчиво стучать клювом о стекло. Рассердившись, Дуня выпростала голую ногу на прохладный пол и заглянула в щелку меж гардин. А заглянув, нахмурилась, потянулась к креслу за капотом. Еще через несколько секунд она отвела штору и распахнула тяжелую створку окна. За ним, на фоне курящегося туманом парка, стоял толстяк Пустилье: в обычном своем сюртуке, зажав двууголку под мышкой. Вид у него был невыспавшийся и крайне смущенный.