Борис Сударушкин - Секрет опричника; Преступление в слободе

Представим, что случайность. Но напрашивался естественный вопрос, который задавала и Ольга: зачем Окладин ездил в дом отдыха, если весь месяц мотался в Москву? Не потребовался ли ему этот дом отдыха в качестве удобного прикрытия, чтобы совершить нечто такое, что надо было скрыть не только от посторонних, но даже от собственной дочери? Когда же по билетам она узнала о его поездках, он не придумал ничего другого, как сослаться на работу в архивах и библиотеках.

Чем дольше я рассуждал об этом, тем больше находил подтверждений своим подозрениям, и так увлекся ими, что чуть не забыл о наказе Марка.

– В прошлом году мы с папой отпуск вместе провели, – ответила на мой вопрос Ольга. – Сначала были в Карелии, а потом еще севернее махнули. Интересная получилась поездка, до сих пор вспоминаем…

Я заметил или мне показалось, что в темных глазах Ольги тенью мелькнула грусть.

– У вас своя машина? – решил я довести расследование до конца.

– Машина есть, только папа на ней, наверное, без приключений и до Костромы не добрался бы.

– Почему?

– Такой водитель – раз съездит, потом неделю ремонтирует. С мамой уговариваем продать, пока в аварию не угодил.

– А какого цвета ваша машина?

– Серо-буро-малинового. Хотите купить? Учтите – торговаться не будем, но и назад не возьмем.

– Наверное, из меня тоже не получилось бы хорошего водителя. Но съездить на своей машине в Крым или на Кавказ – это здорово.

– Папе больше нравится Север…

Так я и не выяснил, где именно на Севере Окладин отдыхал прошлым летом, а прямо спросить не решился, точнее – не захотел. И без того, расспрашивая Ольгу об отце, я испытывал чувство, словно заглядываю в замочную скважину.

Незаметно мы дошли до знакомого дома на набережной Волги, но, вместо того чтобы свернуть во двор, где под акацией я поджидал чернобородого, Ольга достала из кармана ключ и открыла неприметную дверь, выходящую прямо на набережную.

Поймав мой удивленный взгляд, девушка объяснила:

– Мы пользуемся этой дверью, когда выводим Гошу на улицу, а то у него такой сердитый вид, что детишки во дворе пугаются.

На прощание Ольга пригласила меня как-нибудь вместе с краеведом опять заглянуть к ним в гости и добавила:

– Папа в последнее время все в разъездах – то в Ростове, то в Суздале, потом собрался в Борисоглеб, но почему-то не поехал. Видимо, наездился. Так что заходите, по вечерам мы дома.

Я пообещал, но с горечью и сожалением в душе. Разговор с Ольгой только подтвердил мои подозрения – каким-то образом Окладин причастен к делу чернобородого.

Все больше убеждался я в этом, находил тому новые подтверждения, но, странное дело, после встречи с Ольгой мне еще сильнее захотелось, чтобы мои подозрения рассыпались, как карточный домик.

В тот день с утра за окном шел такой нудный, свербящий душу дождь, что сама мысль выйти на улицу невольно бросала в озноб. К счастью, мне никуда не надо было идти, и я спокойно работал над статьей, которую давно обещал написать, но события, связанные с новгородскими сокровищами, надолго оторвали меня от нее.

Сегодня, несмотря на ненастье, а может, благодаря ему, работалось на удивление легко. Это случалось со мной не часто. Я уже предвкушал, как к вечеру закончу статью, но тут раздался телефонный звонок, заставивший меня досадливо поморщиться.

Звонил краевед Пташников. Наспех поздоровавшись, он непререкаемым тоном потребовал немедленно встретиться с ним возле Спасского монастыря. Я пытался сослаться на занятость, на скверную погоду, предлагал увидеться на следующий день в любое удобное для краеведа время, но тот был неумолим.

На мой вопрос, что случилось, к чему такая спешка, Пташников пообещал сообщить нечто интересное и повесил трубку.

Бесцеремонное поведение краеведа несколько покоробило меня. Но тут мои мысли приняли новое направление, мне подумалось, что этот неожиданный вызов, возможно, каким-то образом связан с делом чернобородого, иначе бы Пташников не действовал так решительно.

Короче говоря, с сожалением посмотрев на недописанную статью, я надел плащ, взял зонтик и через полчаса был у ворот Спасского монастыря, где меня уже поджидал Пташников.

Признать его было трудно – одетый в дождевик с капюшоном, низко надвинутым на глаза, он походил больше на рыбака, чем на краеведа.

Даже теперь он не объяснил причину внезапного вызова, а торопливо пожал мне руку и повел на территорию монастыря, в котором размещался музей-заповедник.