Борис Сударушкин - Секрет опричника; Преступление в слободе

Последнее замечание историка напомнило мне разговор с Марком о его размолвке с Ольгой, происшедшей, по его словам, по вине ее матери. Возможность узнать, что представляет собой жена Окладина, увеличила мое желание посетить театр, хотя я тоже не был завзятым театралом.

До этого я виделся с Ольгой только в домашней обстановке, потому не сразу узнал ее – черное вечернее платье с рассыпанными по нему блестками делало ее еще красивей, а темные глаза с чуть подкрашенными ресницами придавали лицу загадочность, которая очень шла ей.

Когда в фойе театра мы на короткое время остались вдвоем, я по ее грустному виду понял, что Ольге хочется завести разговор о Марке, но она стесняется начать его первой. Чтобы помочь ей, я спросил, знает ли она, что случилось в Александрове.

– Да, мне папа рассказывал. Слушай, давай перейдем на «ты», – тряхнув челкой, предложила девушка.

Такая непосредственность мне понравилась, я тоже решил не разводить китайских церемоний:

– Договорились. Всю неделю ждал звонка от Марка, не выяснилось ли что-нибудь об этом убийстве, но он так и не позвонил. А тебе Марк ничего не писал?

– Мы с ним уже давно не переписываемся, – тихо, одними губами, промолвила Ольга.

– Неужели поругались? – как можно искренней удивился я.

– У твоего приятеля, к сожалению, очень тяжелый характер.

– Серьезно? Я раньше что-то не замечал этого. А уж с тобой он и подавно должен бы вести себя покладисто.

– Почему мне должно быть оказано такое послабление? – заинтересовалась девушка.

Я решил высказаться без оговорок, напрямик:

– Потому что он любит тебя.

Ольга вспыхнула:

– Откуда вдруг такая фантазия?

– Не забывай, я знаю Марка с детства. Мне не составляет труда догадаться не только о чем он думает, но и о том, что чувствует.

– На этот раз ты ошибся, – с досадой произнесла девушка. – Иначе он не перестал бы писать мне.

– Значит, обиделся. Обидчивость – его самая плохая черта, хотя ее можно назвать иначе – гордостью.

– Про меня подруги говорят то же самое.

Я заглянул Ольге в лицо:

– Выходит, примирение невозможно?

– Выходит, так…

Мы помолчали, потом я глубокомысленно изрек:

– Жаль вас обоих, но особенно Марка.

Девушка посмотрела на меня с недоумением, и я объяснил:

– Его беда, что он однолюб.

– Представь себе – у меня тот же самый недостаток, – горько улыбнулась Ольга и добавила: – А может, и к лучшему, что мы в разные стороны разошлись?

– Чего же здесь хорошего?

– Наверное, нельзя чтобы люди с одинаковыми недостатками были вместе. Это все равно, если бы встречные машины ехали по одной и той же стороне дороги – их столкновение неизбежно.

– Сравнение неудачное – встречные машины едут в разные стороны, а вам, кажется, по пути.

– Возможно, ты прав, – опустила голову Ольга, но тут же упрямо вскинула ее и заявила: – А первой на примирение я все равно не пойду, так и передай своему приятелю…

Последнее замечание Ольги почти дословно совпало с тем, что говорил мне Марк. Про себя я ругнул их обоих и опять вспомнил изречение: «Нашла коса на камень».

Наши места были в ложе, где мы вчетвером и устроились задолго до начала спектакля. И здесь, к моему удовольствию, между Окладиным и Пташниковым опять вспыхнул спор о личности Грозного, о его душевной болезни, которой, по мнению историка, и объяснялись многие поступки царя.

Мы не видели, как заполнился зрителями зал, не слышали, как прозвенел последний звонок, и прекратили разговор только после того, как медленно начала гаснуть люстра под потолком театра.

Занавес раздвинулся, и начался спектакль, как бы продолживший тему, которую мы только что обсуждали.

Участие в следствии по делу о загадочном убийстве царевича Ивана позволило мне понять главное достоинство драмы – автор в основном старался точно следовать за реальными историческими событиями. Сцена с кометой, явившейся, по убеждению Грозного, предвестницей его близкой смерти, на какое-то время вызвала у меня даже сочувствие к царю. Именно в этой сцене он мысленно вернулся к гибели сына. Узнав, что в царские покои в Александровой слободе, где произошло убийство, ударила молния и они сгорели дотла, Грозный говорит:

Монолог Грозного был написан с таким мастерством, что я выслушал его, словно чистосердечное признание убийцы, записанное на магнитофонную ленту.