Семен Панов - Три суда, или Убийство во время бала

— Помните же ваше слово и сохраните в тайне то, что от меня услышите. Вы единственный человек в мире, с которым я буду откровенна. Около двенадцати часов вечера вы должны быть в саду Руслановых и передать мне в окошко письмо, которое от меня получите; вы знаете, окно против кабинета, освещаемого стеклянной крышей.

— Да как же достать мне до этого окна? Оно на втором этаже.

— Подле этого окна стоит пожарная лестница.

— Да, знаю; все, что вы приказываете, будет исполнено, но к чему эта таинственность, что вы хотите сделать?

— Это мой секрет, вам не нужно знать об этом.

— Как же я узнаю, когда вы будете у окна?

— Если окна не раскроют для освежения воздуха, как это обыкновенно у них делается, я сама открою его и кашляну.

Я обещал исполнить все, как она желала.

— Так вот вам письмо; можете, пожалуй, его прочесть. Вы увидите, что это просто шутка, — сказала она.

Я нагнулся, чтобы взять письмо, которое она держала так, чтобы его не мог заметить кто-нибудь посторонний. Она коснулась рукой моих губ и шепнула: «Не выдавайте меня — и я ваша». Я поцеловал ее прелестную руку и, взволнованный, восхищенный, вне себя, ушел домой, оставив ее с ее компанией.

— И вам не показалось странным такое поручение?

— Теперь я рассуждал бы иначе, в ту минуту все это мне казалось очень естественным.

— Не узнаете ли вы этого письма? — спросил я, показывая ему письмо, находившееся при деле.

— Да, это то самое письмо.

— Прошу вас продолжать показание.

— Придя домой, — продолжал Ичалов, — я стал обдумывать, как бы проникнуть в сад никем не замеченным; расположение дома и сада я знал отлично. Мне показалось лучше пройти незаметно по черной лестнице на чердак, оттуда выйти на крышу и на лестницу. Около одиннадцати часов вечера я вышел из дому в том платье, которое находится у вас при деле. Ночь была темная, никто не мог заметить меня, притом погода была дурная и на улице почти никого не было. Подойдя к саду Русланова, я увидел, что лестница на своем месте. Подвальные окна в доме были освещены, там была кухня, и множество слуг суетилось вокруг повара. Я боялся, чтобы кто-нибудь из них меня не заметил и, притаившись за углом, ждал, когда кто-нибудь отворит дверь с черного выхода. Мне пришлось простоять тут довольно долго. Я взглянул на часы и увидел, что того и гляди пройдет срок, назначенный мне Анной Дмитриевной. Недолго думая, я решился влезть на крышу без помощи лестницы. Осматривая, как бы попасть на нее, я ощупал железную водосточную трубу и, очертя голову, рискуя сломать себе шею, полез по ней и скоро стал на скользкую железную крышу, а по ней добрался и до слухового окна, к которому была приставлена лестница. Я знал, что несколькими аршинами ниже есть окно, через которое я должен передать письмо, и дожидался условленного кашля. Не прошло и пяти минут, как я услыхал, как окно подо мной растворяется. Раздались звуки музыки. В это мгновение послышалось мне, что кто-то довольно внятно кашлянул. В один миг я спустился по лестнице к окну. Вижу — в коридоре стоит Анна Дмитриевна.

— Давайте, — сказала она, протягивая мне руку.

Я передал письмо.

— Все? — спросил я, намереваясь спускаться.

— Подождите только, чтобы вас не заметили!

Она в это время стояла у окна. За спиной ее было другое окно, открытое во внутренний освещенный кабинет.

Я было поднялся несколькими ступенями кверху: мне почудилось, что кто-то вышел в коридор и толкнул оконную раму. Я подумал, что это Боброва, которая зовет меня. Я спустился ниже окна, однако настолько, чтобы быть в состоянии видеть, что происходит внутри дома. Взглянув в окно, я чуть было не упал от испуга. Кто-то сидел в кабинете, спиной к окну. Но тут между окном, у которого я находился, и окном, у которого сидела дама, которую я по голове и по плечам узнать не мог, появилась Анна Дмитриевна. Мне показалось, что она продвигалась осторожно. Обернувшись лицом к сидевшей даме, она вынула что-то из своего кармана. «Неужели она тут же сама передаст письмо?» — подумал я. Но скоро я заметил, что в руках было что-то другое. Когда она протянула руку за окно к сидевшей к ней спиной женщине, я разглядел, что в руках ее бритва. Холодный пот, выступивший у меня на лице, и ужас, овладевший мною, приковали меня к месту и помешали исполнить мое первое побуждение — вскочить в окно и вырвать бритву из ее рук. Прошло еще одно мгновение, и я услыхал отчаянный женский крик. В то же время Боброва быстро повернулась ко мне и, бросивши за окно то, что было у нее в руках, скрылась. Раздались шаги и голоса со всех сторон. Не время было мешкать. Я опрометью начал спускаться. Ноги мои потеряли свою упругость, руки — свою силу. Опасаясь, чтобы меня не увидели, я перевернулся на другую сторону лестницы и стал спускаться на руках через пять — шесть ступеней. Что-то затрещало в моем платье, и я с лестницей вместе полетел на землю. Лестница задела за железные подоконники, отчего раздался страшный шум, который, вероятно, все слышали. Как ни расшибся я, однако, у меня хватило присутствия духа поднять с земли брошенные Бобровой вещи. Второпях я схватил бритву за лезвие, не заметив, что она раскрыта, и сильно поранил свою правую ладонь. Я добежал до забора, перелез через него и очутился на Ясной площади. К счастью, на ней никого не было. Я прибежал домой и, не раздеваясь, лег спать…