Катерина Райдер - Кровь и молоко

– Брачная ночь, Джеймс, – чуть громче заговорила Говард. – Я согласилась на брак, чтобы спасти сестру от позора. Но делить с судьёй ложе – это было выше моих сил…

– И вы… – потрясённо начал Гудмен, но Амелия закончила свою исповедь сама, как и всегда, с достоинством.

– После торжества я хотела покончить с собой.

– Это же просто блестяще! – внезапно воскликнул Джеймс, но быстро осёкся, – то есть, прошу прощения, ужасно. Просто…

– Я понимаю, – Амелия, на удивление, нисколько не оскорбилась, и даже напротив, благосклонно улыбнулась, хоть её глаза и были красны от слёз. – Вы хотите дать присяжным жертву… Вот вам жертва!

– Я немедленно должен подать прошение на пересмотр обвинений! Просите, но нужно бежать, суд сегодня закрывается в три.

Гудмен поспешил на выход, но уже будучи на пороге, обернулся.

– Я вытащу вас, мисс Говард, – просияв, восторженно заявил мужчина.

– Мисс Говард? Вы всегда обращались ко мне по фамилии мужа…

– Ваш муж ублюдок, со всем уважением, – усмехнулся джентльмен.

– Вы хороший адвокат, Джеймс, – кивнула леди, после чего Гудмен покинул камеру.

В тот же день

Штаб- квартира Скотланд- Ярда

Ближе к вечеру, когда большая часть сотрудников уже закончили трудиться на благо безопасности жителей Лондона, в дверь кабинета Даниэля Байрона нетерпеливо постучали. Отнимая уставший взгляд от бумаг, в сотый раз изучая отчёт хирурга, проводившего вскрытие тела судьи, детектив откинулся на спинку стула и разрешил войти неизвестному.

Им, к огромному удивлению мужчины, оказался Джозеф Фостер. Он наградил сидевшего в кресле джентльмена пренебрежительным взглядом и прошёл в комнату без какого-либо приветствия.

– Амелия не виновата, ты должен её отпустить! Причём во всех смыслах! – весьма самоуверенно произнёс журналист.

Байрон подался вперёд, укладывая локти на стол, глядя на незваного визитёра исподлобья.

– Если тебе есть что сказать по существу, говори.

Фостер снисходительно усмехнулся и бросил перед детективом папку с какими-то бумагами и вырезками из старых газет.

– Вот твой убийца, – сухо отозвался он. – Не благодари и оставь мисс Говард в покое!

С этими словами Джозеф вышел из кабинета, демонстративно хлопнув дверью, а Байрон приступил к изучению новых материалов по делу, ошеломлённо выкладывая на стол документы, вглядываясь в рисованные и такие знакомые лица на пожелтевших газетных страницах.

Это были самые долгие сутки в жизни Говард. Заточённая один на один с собой в холодной камере, куда даже свет проникал нехотя, через небольшое окно под самым потолком, молодая женщина во многом переосмыслила свою жизнь.

Амелия так яростно отрицала зависимость, свято убеждённая в отсутствии подобных слабостей у себя, что и не заметила, как стала рабой обстоятельств. Страх нищеты, неприятие осуждений, жажда лучшей жизни – что это, как не зависимость?.. День за днём, месяц за месяцем, год за годом Говард ломала свою добродетель, лепя из себя человека стойкого и бездушного. Байрон был прав, она превратила свою жизнь в шахматную партию. Вот только к чему привела её эта игра? Шах, мат, и голова на плахе!

Ровно в восемь утра в камеру вошёл конвоир. Он на удивление учтиво поклонился и попросил леди собираться, сам же скоро вышел в коридор.

Амелия поднялась с лежанки, отряхнула платье и поправила растрепавшуюся причёску. От завтрака леди отказалась. Она искренне уповала на мистера Гудмена и на то, что после допроса в камеру возвращаться не придётся.

Безликий коридор показался леди нескончаемым, узкие лабиринты тюрьмы заставляли её сердце сжиматься от страха. План адвоката имел все шансы на успех, но после разговора с Даниэлем Амелию не отпускали мысли, что сын Питера останется глух ко всем доводам. Впрочем, Говард собиралась убеждать не его, а судью, который занял место её покойного супруга.

Наконец давление стен закончилось. Амелию вывели в главный зал на первом этаже. Она сразу же увидела Джеймса, что торопливо двинулся ей навстречу. Говард радостно улыбнулась, но, столкнувшись с джентльменом взглядом, тотчас почувствовала неладное. Гудмен смотрел на неё так, словно они заведомо проиграли. Будто бы Амелии предстояло не предварительное слушание, а смертная казнь.