Дональд Рэй Поллок - Дьявол всегда здесь [litres]

– И что же тебе нравится представлять? – спрашивал Хэнк с небольшим беспокойством в голосе. Он уже многие годы слышал, как парни и мужики рассказывают про баб, но никто ни разу не упоминал о свинячьем говне.

– Не твое дело, что у меня в голове, – ответила она. Подбородок у нее был острый, как топор, а глаза – словно матовые серые шарики. Спасало ее только то, что было между ног, – хотя некоторые говорили, будто у нее там натуральная каймановая черепаха.

– Ладно, – согласился Хэнк.

– Посмотрим, что там у тебя, – Милдред расстегнула ему ширинку и увлекла в грязное сено.

После неудачного дебюта она его отпихнула и сказала:

– Господи Иисусе, надо было просто самой себя ублажить.

– Прости, – сказал он. – Это я просто волновался. В следующий раз будет лучше.

– Ха! Очень сомневаюсь, что будет следующий раз, приятель, – фыркнула она.

– Ну, тебя что, даже домой не подвезти? – спросил он, уходя. Была почти полночь. Двухкомнатная хижина в Нипгене, где она жила с родителями, находилась в двух часах пути пешком.

– Нет, побуду еще тут, – ответила она. – Вдруг появится кто стоящий.

Хэнк бросил сигарету на гравийную стоянку и отхлебнул еще пива. Ему нравилось думать, что в конце концов все обернется к лучшему. Хоть он не злопамятный человек – вовсе нет, – нельзя не признать, его немало радовало, что теперь Милдред живет с большебрюхим парнем по имени Джимми Джек, который ездит на старом «харлее» и держит ее взаперти в фанерной конуре на своем заднем крыльце, когда не торгует ее телом в городских барах. Люди говорили, она сделает все, что только тебе в голову взбредет, всего за пятьдесят центов. Хэнк видел ее в Миде на День независимости, у дверей в бар «Дасти», – с фингалом под глазом, с кожаным байкерским шлемом в руках. Лучшие годы жизни Милдред теперь остались позади, а для него они только начинались. В Цинциннати найдет себе бабу в сто раз лучше любой Милдред Макдональд. Год-два спустя после того, как отсюда переедет, небось даже имени ее не вспомнит. Хэнк потер рукой лицо, поднял взгляд и увидел, что на него смотрит мальчишка Расселов.

– Блин, я что, вслух говорил? – спросил он мальчика.

– Не совсем, – ответил Эрвин.

– Трудно сказать, когда помощник шерифа объявится, – сказал Хэнк. – Они сюда не ходоки.

– А кто такая Милдред? – спросил Эрвин.

Смена Ли Бодекера уже почти кончилась, когда по рации поступил вызов. Еще двадцать минут – и он бы забрал свою девушку и направился на Бридж-стрит, в «Драйв-ин Джонни». Он помирал с голоду. Каждый вечер после работы они с Флоренс ехали либо к «Джонни», либо в «Белую корову», либо в «Сладкое местечко». Ему нравилось терпеть весь день без еды, а потом накидываться на чизбургеры, картошку фри и милк-шейки, залакировать все парочкой ледяных бутылок пива по дороге домой по Ривер-роуд, откинувшись на сиденье, пока Флоренс дрочит ему в пустой стаканчик из-под «Пепси». Хватка у нее была, как у амишской молочницы. Все лето такие идеальные вечера следовали друг за другом, как на параде. Самое лучшее она приберегала на медовый месяц, что вполне устраивало Бодекера. В двадцать один год он всего шесть месяцев как вернулся из армии мирного времени и не торопился связывать себя семьей. Хотя Ли пробыл помощником шерифа всего четыре месяца, служба в такой глуши, как округ Росс в штате Огайо, уже сулила множество преимуществ. Можно грести деньги лопатой, если вести себя осторожней и не зарываться, как его начальник. Нынче фотография круглой дурацкой рожи шерифа Хена Мэтьюса красуется на передовице «Мид газетт» три-четыре раза в неделю, часто без видимой причины. Граждане над ним уже посмеиваются. Бодекер планировал стратегию собственной избирательной кампании на пост шерифа. Надо-то только накопать грязи на Мэтьюса перед следующими выборами – и они с Флоренс, как только сыграют свадьбу, переедут в новенький домик, какие сейчас строятся на Брюэр-Хайтс. Он слышал, там в каждом по две ванные комнаты.

Он развернулся на Пейнт-стрит рядом с бумажной фабрикой и направился из Хантингтон-Пайка в Нокемстифф. В трех милях от города проехал небольшой домик в Браунсвилле, где жил с сестрой и матерью. В гостиной горел свет. Бодекер покачал головой и полез в карман рубашки за сигаретой. Сейчас оплата большинства счетов висела на нем, но он четко обозначил семье, когда вернулся со службы, что больше так продолжаться не может. Отец ушел от них много лет назад – просто однажды утром отправился на обувную фабрику, где работал, и не вернулся. Недавно прошел слух, что он живет в Канзас-Сити, работает в бильярдной – похоже на правду, если знать Джонни Бодекера. Этот человек улыбался только тогда, когда разбивал шары или выигрывал за столом. Новость стала большим разочарованием для его сына; если бы этот гондон до сих пор пробавлялся тем, что пришивал подошвы к мокасинам в каком-нибудь закоптелом краснокирпичном цехе с высокими грязными окнами, Ли был бы несказанно рад. Время от времени, когда на патруле все было тихо, Бодекер представлял себе, как отец возвращается в Мид погостить. Он воображал, как следит за стариком и в какой-нибудь глухомани, подальше от свидетелей, арестовывает по ложному обвинению. Потом отвешивает люлей дубинкой или рукояткой револьвера, вывозит на мост Шотта и спихивает за перила. В воображении это всегда бывало после ливня, так что Пейнт-Крик разливался и вода на пути к востоку, к реке Сайото, становилась быстрой и глубокой. Иногда он представлял, как отец тонет; иногда позволял доплыть до илистого берега. Чем не способ скоротать время.