Валерия Вербинина - Подмосковная ночь

– Как скажете, Каспар Рейнгольдович, – отвечал Верстовский. На его лице вновь застыло привычное для него выражение человека подчиненного, который боится того, кому вынужден подчиняться, и в то же время пытается держаться так, словно все в порядке.

Чувствуя, что в его присутствии здесь нет никакой необходимости, Опалин зашагал к выходу. Уже когда он был за дверью, до него донесся знакомый скрежет – камин вновь пришел в движение, закрывая вход в потайную комнату.

Остаток дня прошел как-то сумбурно. Уездный угрозыск задержал несколько человек, среди которых мог быть Свешников, и Берзин прыгнул в автомобиль, захватил с собой Опалина и отправился на опознание. Однако сторожа среди арестованных не оказалось.

Киселев, уехавший с Лидией, в усадьбу не вернулся, и Опалин подумал, что, наверное, больше его не увидит. К ужину явились комсомольцы и Зайцев с супругой. Всех их пригласил Берзин, – как сначала решил Опалин, чтобы покрасоваться перед ними и похвастаться своим открытием; но в действительности все оказалось намного сложнее. Как бы между прочим Каспар задавал разные вопросы о том, кто из местных жителей чем занимался начиная с 17-го года и вскользь несколько раз упомянул беглого сторожа. От Опалина не укрылось, что от этих упоминаний Зайцев всякий раз не то что ежился, но, в общем, начинал нервничать.

– Он в город подался, ну, как многие… Потом обратно вернулся…

– А чем он в городе занимался, ты в курсе?

– Ну… Служил где-то…

– В том числе в кукольном театре, – сказал Берзин сквозь зубы, и его глаза вспыхнули. – И это очень ему помогло, когда он придумал так называемого призрака… Ваня!

– А? – Опалин подпрыгнул на месте.

– Ты спишь, что ли?

– Почему я сплю? – обиделся Иван. На самом деле он обратился в человека-невидимку, как Ян. И как Верстовский, который замкнулся в молчании и, казалось, был поглощен только тем, что ел и пил.

– Вот Ваня думает, что Свешников не нашел золотой сервиз, – сказал Берзин, усмехнувшись. – Серебро нашел, а золото – нет. Скажи-ка, Никодим, а серебро случайно не твой папаша прятал? Он был ведь предан господам, как мне говорили. А?

Зайцев покраснел и стал горячо защищать своего родителя. Впрочем, он все же вынужден был признать, что старый Евстигнеич был идеологически некрепок и до мозга костей пропитан духом прогнившего царского режима.

– Бардак тут у вас. – Берзин прищурился и почесал подбородок. – Ничего, мы порядок-то наведем…

На горе себе, Глеб Проскурин горячо и откровенно подхалимски вздумал поддержать собеседника. Каспар повернулся к комсомольцу, и по выражению его лица Опалин угадал, что сейчас произойдет нечто скверное.

– Вы, товарищ Проскурин, сейчас говорили совершенно правильные слова – что деревня нуждается в твердой руке и сильной власти. Так вот, дорогой товарищ, власть должна понимать, что она делает. Нельзя показывать съемку похорон Ленина вместе с веселой комедией – даже для того, чтобы привлечь народ. Это головотяпство, и по-хорошему вы должны за него ответить…

– Я ему говорила, что нельзя так делать, – вмешалась Демьянова. – Ваня, скажи, ты же был, когда мы спорили!

Однако Опалин недооценил Берзина, у которого в запасе оказался великолепнейший козырь; и козырем этим он прихлопнул Проскурина, как муху.

– Впрочем, что ожидать от человека, двоюродный брат которого сидит в Риге и пишет для эмигрантской газетенки, – мягко промолвил Каспар. И, развалившись на стуле, стал ждать, что последует за его словами.

Глеб побелел – и то была отнюдь не фигура речи. Все краски сбежали с его удлиненного лица, а на впалом виске часто-часто забилась жилка.

– Товарищ Берзин… Я давно отказался от своего двоюродного брата… Я не поддерживаю с ним никаких отношений…

– Все так говорят, – уронил Берзин. Верхняя его губы задралась, обнажив зубы. А Проскурин, словно не понимая, что здесь и сейчас оправдания не могут привести ни к чему хорошему, страстно ринулся оправдываться. Опалин не жаловал комсомольца, но ему не нравилось, когда человека растирают, словно плевок; а Каспар занимался именно этим. И, словно ему мало было унижений Глеба, он прицепился к Демьяновой, у которой тоже имелись неблагонадежные родственники, только связанные с церковью, а затем прозрачно намекнул, что знает все о братьях Зайцева. Все это, с точки зрения Опалина, было совершенно излишне, и, когда гости ушли (с облегчением, которого даже не пытались скрыть), он не удержался и спросил у Каспара: