Валерия Вербинина - Иван Опалин. 9 книг

Зазвонил телефон. Опалин назвал себя, выслушал сказанное и повесил трубку.

Вечером Иван докладывал Твердовскому:

— Раненый бандит Капитонов, которого отвезли в больницу, умер от большой потери крови. Что касается убитого Анатолия Храповицкого: я говорил с доктором Бергманом и экспертом. Оба считают более вероятным, что в момент выстрела он не бежал, а шел. Положение тела, траектория пули…

— Более вероятным, — перебил Николай Леонтьевич, — но не стопроцентным?

— Да, — кивнул Иван. — Только вот выстрел был произведен в упор. На волосах остались пороховые частицы…

— Горюнов написал об этом в своем заключении?

— На словах он мне об этом сказал, но я не помню, успел ли он все написать, — ответил Опалин после паузы, протягивая Николаю Леонтьевичу бумаги.

— Здесь говорится, что Храповицкий мог бежать, когда в него выстрелил Маслов, — подытожил Твердовский, пробежав глазами строки. Он перевернул лист. — Какой мелкий у доктора почерк… Входное отверстие… выходное… на расстоянии два с половиной сантиметра под левой глазницей… подумать только, какая точность! Ну, тут вообще ничего не сказано про то, кто куда шел или бежал…

Николай Леонтьевич сложил бумаги и серьезно посмотрел на Опалина.

— Честно говоря, Ваня, я рад, что ты не стал пороть горячку и убедил эксперта и доктора не приписывать лишнего, — сказал Твердовский. — Это не значит, что я за обман, и не значит, что я одобряю поступок Маслова. Но к нашим делам мы больше никогда его привлекать не будем.

— Это моя вина, — начал Опалин. — Мне надо было как следует все проверить, прежде чем…

— Ваня, — вздохнул Твердовский, — сколько раз я говорил тебе, всего предусмотреть невозможно, не-воз-мож-но, понимаешь ли! Вспомни хотя бы ненормальную, которая появилась именно тогда, когда вы приготовились брать банду… Все же обошлось в итоге. Тебе винить себя абсолютно не в чем. Ты проделал отличную работу, — говоря, Николай Леонтьевич залез в ящик стола, — и заслуживаешь награды. Держи.

И перед Опалиным лег заполненный на пишущей машинке бланк с печатями. Ошеломленный, Иван не сразу понял, что это ордер на получение однокомнатной квартиры.

— Больше тебе не придется спать на работе, — сказал Николай Леонтьевич. — Дом на Новослободской, не в центре, конечно, но — своя квартира, Ваня! А твою комнату мы отдадим Казачинскому. Он с родителями живет, еще у него брат с семьей и две сестры, и все чуть ли не в подвале ютятся…

— Я очень рад, Николай Леонтьевич, — сказал Опалин искренне. Он имел в виду вовсе не жилищные проблемы Казачинского, а совсем другое. Впрочем, начальник отлично его понял.

— Ты бы, Ваня, не тихарился, а раньше пришел ко мне со своими проблемами, я бы и подумал, как тебе помочь, — сказал Твердовский. — А то молчишь, а потом случайно выясняется — ночуешь на работе… Теперь у тебя все будет хорошо, и… словом, мы ждем от тебя новых раскрытых дел! — то ли шутя, то ли вполне серьезно заключил он.

Пока Опалин совещался с Соколовым, допрашивал Храповицкого, общался с начальством и обсуждал с Казачинским, как скоро сумеет перебраться в новую квартиру и освободить комнату, жизнь Нины текла своим чередом, что немало озадачивало девушку. Отчего-то ей казалось, что после ночного приключения и встречи с Опалиным все будет не так, как раньше. Но уже следующее утро в благословенной квартире номер 51 показало: никаких перемен в жизни не бывает, а те, которые все же случаются, ведут лишь к худшему.

Для разминки на общей кухне бабка Акулина обвинила Женю Ломакина в краже у нее куска хлеба. Писатель Семиустов нарочито изумился: у такого человека, как Акулина Петровна, никто не осмелится не то что кусок, а и крошку хлеба позаимствовать. Бабка, учуяв возможность скандала, немедленно объявила Семиустову, что он, наверное, считает себя умным, потому как образованный, только вот был бы он умный, жил бы в Лаврушинском в собственной квартире, как все настоящие писатели, а раз он ютится в коммуналке, то не грех бы ему и помолчать. Тут Семиустов, надо признать, изменился в лице, ибо отчаянно завидовал коллегам, обитавшим в знаменитом на всю Москву писательском доме. Здесь в ссору вмешалась мадам Ломакина и заявила, что Акулина наверняка сама съела свой хлеб. Бабка в ответ заверещала, мол, она почти ничего не ест, в отличие от буржуев, которые привыкли лопать по четыре раза в день. Тотчас на подмогу жене подоспел Ломакин: он объявил, что Акулина Петровна постится вовсе не из скромности, а из жадности, и когда она помрет, у нее наверняка найдут наволочки, набитые пачками денег. Окончания ссоры Нина не слышала, потому что позорно сбежала. К первой лекции, впрочем, она едва не опоздала, так как ей пришлось вернуться домой с полдороги — девушка обнаружила, что забыла взять тетрадь для конспектов.