Валерия Вербинина - Иван Опалин. 9 книг

Под ногами шуршит опавшая листва, с черных ветвей деревьев сыплется какая-то дрянь, то и дело где-то в лесу тревожно перекликаются птицы. Антон насупился и подтянул повыше воротник своего пальто, перешитого из шинели.

— Ну, Никита Александрович, посмотрите хорошенько, — с безграничным терпением обращается Опалин к Демьянову. — Где вы закопали ногу?

— Я не помню, — бормочет инженер. — Не помню… Можно я присяду? Я больше не могу… ноги не держат…

Он валится на пень. Вот уже несколько дней они кружат, как заколдованные, по этому подмосковному лесу, хмурому и неприветливому. Лесу, в котором Демьянов закопал части расчлененного тела своей жены.

— Я устал, — беспомощно говорит инженер.

Они все устали, но Опалин не станет говорить этого убийце. Здесь их опербригада в полном составе, проводники с собаками из служебного питомника, подмосковные милиционеры…

Частью с помощью самого убийцы, частью с помощью служебных собак они уже отыскали руки, голову, фрагмент туловища и одно бедро. Но этого мало. Надо найти все, все обрубки до единого, — и только тогда дело можно будет считать закрытым.

— Я ведь совсем не злой человек, — вздыхает инженер, который убил супругу, разрубил ее тело на восемнадцать кусков и использовал свои знания в области химии, чтобы полностью уничтожить в квартире следы преступления. — Но Катерина… Она никогда меня не понимала…

Не отвечая, Опалин делает несколько шагов по шуршащим листьям. Вид у него сосредоточенный, между ломаных бровей пролегли две глубокие морщинки, руки засунуты глубоко в карманы. В эти мгновения он почти не думает о Катерине, превратившейся в головоломку из 18 фрагментов, которые будет сшивать прозектор. Ему не дает покоя мысль, что где-то, может быть в таком же лесу, закопан труп Павлика Виноградова. А между тем время идет, ползет, летит, мчится. Любому сыщику прекрасно известно: чем больше времени проходит между преступлением и обнаружением тела, тем труднее расследовать дело и тем выше вероятность того, что убийство останется нераскрытым…

Иногда — впрочем, не очень часто — Опалину приходилось размышлять над тем, почему он работает в угрозыске, занимается тяжелой, грязной работой вместо того, чтобы найти себе какое-то другое применение. И тогда он думал о жертвах, об убитых, о тех, кто уже не мог за себя заступиться, кто не мог указать на преступника и покарать его, и ему чудилось, что погибшие избрали его, чтобы он был их защитником и восстановил справедливость.

Потому что если нет справедливости, то и все остальное становится никуда не годным.

Он услышал, что инженер обращается к нему, и машинально повернул голову в его сторону.

— Вы, наверное, думаете, что я убил ее из-за шубы. Когда мы нашли клад под полом… все эти золотые монеты… мы чуть с ума не сошли от радости. Все мечты вдруг стали возможны… Катерина хотела шубу и бриллианты, а я — дачу и лодку. Я всегда любил ловить рыбу. Сидишь себе на берегу, никого не трогаешь… — Демьянов испустил конфузливый смешок. — Но она сказала: вызовем маму, она будет с нами жить. Катерина прекрасно знала, что я думаю о теще… Ей, говорит, тоже надо будет шубу купить, а без лодки мы обойдемся… И тут я сломался.

— Идемте, Никита Александрович, — негромко говорит Опалин. — Надо найти остальные куски…

И они двинулись дальше. До позднего вечера они прочесывали лес и в итоге нашли все недостающие части тела.

В Москве Твердовский посмотрел на уставшее лицо Опалина, на круги у него под глазами, крякнул и сказал:

— Вот что, Ваня… Насчет Демьянова ты, конечно, молодец… Но все же отдохни-ка день, а лучше два. В кино там сходи… в театр…

И Опалин не стал спорить — хоть и не любил разлучаться с работой даже ради отдыха. Когда он оставался без дела, его начинало мучить ощущение неполноты собственной жизни. Он понимал, что это неправильно, но ничего не мог с собой поделать.

Октябрь подошел к концу. Уже впереди маячили ноябрьские праздники с их многолюдными демонстрациями; уже рабочие украшали здания в центре — и в том числе Большой театр — красными флагами и вешали портреты вождей. Но Опалин был поглощен тем, что происходило в его личной жизни, и вся суета, связанная с очередной годовщиной революции, проходила мимо него.

Маша ставила его в тупик. Он был влюблен в нее и чувствовал, что она к нему неравнодушна, но порой она вела себя так колюче, что он попросту терялся. У нее словно имелось два лица, и если первая Маша была милая, смешливая, славная девушка, то вторая в совершенстве владела искусством ранить, и если смеялась, то непременно с издевкой. В первый раз оказавшись у него дома, она, например, саркастически заметила: «Не слишком-то далеко ты ушел от лестницы, под которой родился», хотя сама вместе с теткой жила в куда более скромной комнате, да и родился Иван в деревне, а не в каморке швейцара, которым позже работал его отец.