Дмитрий Миропольский - Тайна двух реликвий [litres]

…а над этим пёстрым многообразием висел гул множества голосов, которые продолжали диалоги покупателей с продавцами, звучавшие здесь и сто, и тысячу, и три тысячи лет назад.

Чёток, похожих на свои, Одинцов нигде не увидел, но зацепился взглядом за ювелирный магазин. В сумрак большинства соседних лавок можно было шагнуть прямо с улицы через широкий проём в стене, а магазин отделяло от людского потока освещённое стекло витрины. За стеклом на кроваво-красном бархате сияли перстни, похожие на тот, которым теперь владел Одинцов.

Когда Штерн умчался в аэропорт, а троица заявила о желании поехать в Иерусалим, Штольберг пообещал гостям экскурсию по музею общины темплеров.

– Это мы можем сделать позже, но кое-что я обязан показать прямо сейчас, – добавил он и увлёк своих гостей мимо выставки в дальний угол комнаты, приговаривая: – Основную часть своей коллекции барон фон Одинцов продал в музеи, но с некоторыми экспонатами не пожелал расстаться и берёг их как зеницу ока. После его отъезда наша община хранила их так же бережно. Прошу!

За шёлковой ширмой в углу стоял приземистый старинный шкафчик. Штольберг позвенел связкой ключей и отпер чуть скрипнувшие дверцы, за которыми скрывались четыре полки. На двух нижних были разложены полдюжины щербатых изразцов наподобие кафельной плитки. На третьей полке поблёскивал полированный до зеркального блеска чёрный круг размером с десертную тарелку, в ювелирном окладе из золота и серебра со стилизованным изображением Иерусалима. И посреди верхней полки лежал кроваво-красный бархатный кисет с шёлковыми шнурками, а на нём – золотой перстень, украшенный гранёным сапфиром.

Мунин заинтересовался изразцами и пощёлкал камерой смартфона. Грубые эмалевые рисунки на пожелтевшем белом поле были сделаны кистью – синие цветы, синие человечки, синие геометрические фигуры… Но внимание историка привлекли надписи, сделанные по-русски.

– Возможно, это изразцы от печки в родовом имении Одинцовых, – предположил Мунин. – Только по идее это петровское время или даже позже. Восемнадцатый век. А текст написан явно раньше – до того, как Пётр провёл реформу языка и шрифта… Странно.

– Ничего странного, – сказал Одинцов. – Был особняк в семнадцатом веке, была в нём печь с изразцами. В восемнадцатом Василий Одинцов получил в награду дворянство, дом и печь. А наш барон, когда его из России на сорок лет выперли, отломал кое-что себе на память. Ностальгия! Всего и делов-то.

– Ну, не знаю, – пожал плечами Мунин, а Ева спросила Штольберга:

– Можно взглянуть на кольцо?

– У ваших предков это кольцо принадлежало главе рода, который передавал его по наследству, – сказал Штольберг, бережно снимая перстень с полки. – Габриэль фон Одинцов должен был передать его старшему сыну. Но мы с вами знаем, как сложилась их судьба. Они оба уехали отсюда и не смогли вернуться. Зато теперь, насколько я могу судить, у кольца снова есть законный владелец. Мои поздравления.

С этими словами Штольберг вручил перстень Одинцову.

– Тебе идёт, – сказала Ева, когда Одинцов, поколебавшись, надел кольцо на палец. – Очень мужественно и стильно.

– Ух ты! – сказал Мунин. – Мистер Штольберг, а можно узнать про всё это какие-то подробности? У вас ведь наверняка есть документы…

– Вечером получите бумаги в полное распоряжение, – заверил старик. – Видите ли, темплеры – не учёные, а коммерсанты. Мы держим отели, магазины и тому подобное, паломников обслуживаем… Этот музей для нас – добрая память о благодетеле, а не объект исследований. Документы, само собой, в идеальном порядке, но не требуйте от нас большего.

В машине по пути к Иерусалиму Одинцов снял перстень, а на улочке царя Давида надел снова. Он сказал Еве правду насчёт непривычных ощущений, поскольку сроду не носил ничего подобного.

Дорога от Яффских ворот довольно скоро привела компанию прямиком к пропускному пункту: бронированное стекло, мощные стальные турникеты, многочисленная вооружённая охрана, строгий досмотр любых сумок и рюкзаков, как в аэропорту… За турникетами открывался выход на обширную площадь, мощённую гладкими светлыми плитами. По дальней границе площади возвышались ряды каменной кладки из гигантских прямоугольных блоков – Западная стена.

– Вся стена в длину почти полкилометра, – говорил гид, – но для доступа открыты лишь около шестидесяти метров. Говоря строго, это не часть Храма – это исполинская конструкция, которая не позволяла горе оползать под тяжестью храмового комплекса. Попробуйте представить себе, каким величественным был Храм и как он потрясал человеческое воображение три тысячи лет назад, если даже сегодня нас впечатляют руины вспомогательного сооружения…